Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

— Куда ехать?

— Туда. Назад. Откуда мы приехали.

Он не мог вспомнить сейчас, как называется тот рыбацкий поселок.

Где-то вдали Смагул и Токе поговорили по-казахски. Смагул снова обратился к нему:

— Токе говорит — я с тобой поеду.

Потом они скакали в песках, и Белышев следил за Смагулом. — Смагул шел первым, выбирая самую короткую дорогу.

Белышев дал волю мыслям, которые прежде гнал от себя, когда они нет-нет да обжигали его. «Милый», — пишет она. Нашла подходящее место для этого слова — в самом что ни на есть распрощальном письме, прощальнее не бывает. В их жизни она была более сдержанной. А когда он упрекал ее, отвечала: «Зачем тебе слова, когда все и так понятно…» Но вот ведь — «милый» понадобилось ей все же. И «прощай» и точка… Без подписи. Как анонимка, которую на него написали в горном институте, что он — сын священника. Но там хоть разобраться можно было, что его отец до смерти проработал фельдшером.

Он случайно заметил, что едут теперь шагом.

Он нагнал Смагула.

— Почему так медленно?

— Конь живой… Парус нету, как на лодке. Потом опять быстро будем.

Долгая стремительная езда привела Белышева в себя, и в голове у него сейчас стало ясно и четко, как бывает осенью в горах: виден малейший изгиб, малейшая складка на дальних склонах. Бесполезно гнаться за письмами. Катер из Красноводска — его ждали в день их отъезда к вечеру. Катер пришел еще до шторма и забрал всю почту. Письма уже не вернешь. Как не вернешь тот позавчерашний день с его надеждами.

Они остановились покормить лошадей и самим поесть. Белышев возле костра, не ощущая вкуса, жевал то, что передавал ему Смагул, — пухлые баурсаки, которые испекли к приезду Токе, холодное мясо, грыз шарики курта.

— Ничего не выйдет, — сказал Белышев Смагулу. — Мы опоздали…

— Куда?

— Я хотел забрать письма, которые отправил… Но почтовый катер уже побывал там. Жаль, я только сейчас это сообразил.

Смагул молча слушал.

Он еще не научился, как Токе, владеть собой. Белышев подумал: Смагул беспокоится, что будет с ним… Они же договорились — Белышев берет его с собой в Баку и устраивает на подготовительные курсы при рабфаке. И Токе, как старший, дал согласие на это.

— Ничего, Смагул, — сказал Белышев. — Мы с тобой переплывем море, и все будет как условились. Мне все равно придется в Баку — сдать отчет.

— Почему — я думаю? Я не думаю, — отозвался Смагул.

«Что ты наделала, Валя, — сказал он ей. — И главное, уже ничего нельзя изменить или исправить».

Трудное это занятие — проявлять мудрость в двадцать восемь лет. Но лучшего выхода не было. Он продолжал разговор со Смагулом — что сперва придется и в Красноводск, и пусть Смагул поживет там эти два месяца у каких-нибудь родственников. А сам твердил — ничего, после похода и мне обещали длительный отпуск, и я тоже поеду куда-нибудь отбивать чью-нибудь жену… Им можно, — а мне нельзя? Будьте вы там счастливы!

За разговором со Смагулом, за словами, обращенными к самому себе для утешения, он знал, что эта пустота — навсегда, и одиночество — навсегда, и никогда ни с кем у него не будет того, что было с Валей. Как это ни странно, но он уже мог без боли называть про себя ее имя. Так он трогал онемевшую от долгого сидения в седле ногу — и ничего не чувствовал.

Академик не выбрался в Баку, и Белышева вызвали в Москву. Должно быть, кто-то ему рассказал, потому что он ни словом не обмолвился о «прелестной молодой женщине», а все больше напирал на то, какой Белышев молодец и не хочет ли он возглавить экспедицию, которую Геолком направляет в те края — для более обстоятельной разведки… Он не хотел. Незачем ворошить то, что прошло, надежды, которые он возлагал на свой успех в ту зиму.

Может быть, Сибирь?.. Он тоже отказался, не объясняя, что Сибирь слишком близко к Северу. К Крайнему Северу. Вот же — в пески с ним не поехала, даже разговора такого не было, отпустила одного, а на Север… Ну в точности как у Джека Лондона. Мужество женщины.

И сам предложил Среднюю Азию.

— Одобряю ваш выбор, — сказал академик. — Там пропасть работы, и кому-то надо эту работу делать. Я очень рассчитываю в будущем на те края. А открытия — помните это — достаются молодым.

«И потери», — хотел он добавить, но вместо этого рассказал, как старый Токе принял его за узбека и называл «молла», не в смысле святости, а за ученость. Академика эта история очень развеселила.

Смагула Белышев впоследствии встречал на геологических совещаниях — в Ташкенте, Москве, Ашхабаде. Токе, оказывается, дожил до семидесяти двух лет и умер перед самой войной — в мае. Он часто вспоминал их поездку. «Я тоже», — сказал Белышев. О Вале он стороной узнал — она с мужем вернулась после войны в Баку.

Белышев был женат, у него выросло двое детей. Что его интересовало, так это судьба писем. То ли они дошли, то ли нет — осталось неизвестным.

Почему он рассказал мне все это? И показал старые бумаги, которые захватил с собой? Может быть, потому, что мы встретились с ним неподалеку от тех мест, где он когда-то бродил в поисках нефти и писал свои письма. Может быть, еще и по той причине, что человек никогда не прощается окончательно со своим прошлым, особенно с молодостью. Все, что было, остается при нем.

Вернувшись вечером в гостиницу в Шевченко, в номере у Белышева я застал какого-то — по моим теперешним понятиям — парня. Тридцать и еще сколько-то — три или четыре, может быть, два. Не ради меня, а ради него Белышев достал бутылку армянского коньяка и кипятил электрический самовар для растворимого бразильского кофе «Касике».

Насколько я мог понять, речь шла о результатах длительного исследования одного дальнего участка на Устюрте. О продолжении там этих работ. Должно быть, я плохо сумел скрыть, что мне подумалось. Белышев метнул на меня уничтожающий взгляд. А когда парень ушел, этот старик, не похожий на старика, наставительно сказал мне, помешивая кофе:

— Совершенно зря…

— Что зря? — постарался я не понять.

— Зря пытаетесь проводить параллели.

— Почему же?

— Другое время. Другие обстоятельства. На выходные они сюда прилетают самолетами. Или этими, как там у них, — вертолетами. А кроме всего прочего — мне далеко до моего академика. Я вот даже не знаю — женат он, не женат? Понимаете, мне как-то неловко задавать вопрос. Ну… о прелестных молодых женщинах…

Я мог бы возразить, что время тут совершенно ни при чем, а параллели,