Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

думал, будто он — в одиночестве и нечего скрывать чувства, которые охватили его при виде чужого конского следа. Из-за юрты вышел Токе. И черт бы побрал эту восточную сдержанность и невозмутимость. Токе был такой же, как всегда. А уж если Белышев обнаружил приезд одинокого ночного всадника, то старик — прославленный следопыт — тем более…

— Карабин нада? — спросил у него Токе.

— Да, карабин, — ответил Белышев, не удивляясь его догадливости. Он, конечно, видел, что начальник пошел на буровую без оружия, а как заметил след, вернулся к юрте.

Токе произнес по-казахски несколько фраз, досадливо поморщился — запаса русских слов ему не хватало, чтобы выразить то, что он хотел сказать Белышеву.

Он махнул рукой:

— Аждай…

А сам быстро пошел на буровую — за Смагулом, чтобы тот перевел. Они вернулись вдвоем. Очевидно, старик все успел ему рассказать, потому что парень заговорил первым, а Токе прислушивался и важно кивал, когда улавливал знакомые слова.

— Токе говорит, — передавал Смагул то, что велел ему старик, — пусть Белыш плохо не думает. Ночью знакомый приходил. Не знал, что Токе здесь поставил юрту. Теперь знает. Другим тоже скажет. — И уже от себя добавил: — Токе сказал — против никто не пойдет. Такой человек Токе.

— Хорошо, — сказал Белышев, но в горле у него пересохло, он прокашлялся и повторил: — Хорошо… Идем на буровую.

Должно быть, слово Токе и в самом деле много значило. Они находились в пустыне, в невообразимой глуши, но больше никаких таинственных посторонних следов не было.

Белышев еще думал: что заставляет старика употреблять свое влияние для охраны какого-то пришлого русского «анджинира»?.. Только ли боязнь за судьбу сына? Поначалу, скорей всего, так и было. Но потом, после долгого кочевья, они получше узнали друг друга, и, возможно, пришло другое… Токе, понятно, ни словом не обмолвился об этом другом. Но разве слова нужны, чтобы почувствовать, как относится к тебе человек?

Из Туйе-Олёра не имело смысла возвращаться именно в Форт. Токе повел их гораздо южнее, в маленький прибрежный поселок, где издавна жили рыбаки. Белышев повздыхал на почте.

Они с Валей договорились, что писать она будет на Форт, — так что пройдет еще день или два, прежде чем он увидит летящий, размашистый почерк, всегда напоминавший ему ее походку. А свою корреспонденцию он решил отправить отсюда. Почтовый катер заберет письма в Красноводск, а оттуда рейсы в Баку чаще, чем из Гурьева. А из Форта вся почта идет в Гурьев.

Неожиданно и Токе решил идти морем, с ними. Старик тоже устал за четыре месяца и соскучился, хотя по лицу у него, как обычно, ничего не угадаешь. Лошадей и верблюдов он оставил у родственников. Животные отдохнут, подкормятся, и тогда их пригонят к нему в Форт.

Большая туркменская лодка с косым парусом забрала всех шестерых.

Февральское море было неспокойным, и они все вымокли, пока наконец — через день, вечер и ночь — не показался впереди знакомый с осени причал.

Белышев спрыгнул первым…

— Я буду на почте! — крикнул он.

Но он мог бы и не сообщать. Все и так знали, куда он кинется, едва ступит на берег.

— Вы поищите, поищите, — нетерпеливо сказал он женщине по ту сторону стойки, когда она протянула ему один-единственный конверт. — Там должны быть еще письма.

— Да. Вот еще два пакета из треста, — сказала она. — Распишитесь. А больше ничего нет.

Он сел на скамейку, уперся локтями в стол — руки дрожали.

«Милый!..

Я не хочу, чтобы ты плохо обо мне думал, и потому не могу уехать, не написав тебе. Наверное, мы ошиблись — и ты, и я. То, что со мной произошло через три недели после твоего отъезда, — я и не подозревала, что так бывает!! Он приехал в Баку в длительный отпуск и оказался приятелем мужа моей школьной подруги. Ты ее не знаешь. Видишь… Я понимаю, что тебе больно будет читать о нем, и все равно — пишу! Но ты не думай! Я не могла так просто забыть все, что было у нас с тобой… Я вся извелась, мне казалось, что я совершаю предательство. Я стала такой, меня знакомые на улице не узнавали! Тогда он сказал, он не может позволить мне умирать медленной смертью, что раз мы встретились — это судьба. Он тоже геолог. Работает на Крайнем Севере, и отпуск подходит к концу… Одни девчонки говорят, что я молодец, раз решилась изменить свою жизнь, другие твердят, что я дура. Я слушаю и тех, и других, но не могу поступить иначе. Я стараюсь думать, что это для тебя не будет уж очень большим ударом. Можешь мне верить, что все два года, что мы были вместе, я была тебе верна. В загсе я оставила бумагу: оказывается, достаточно одностороннего заявления. Вот не думала, что мне понадобится это узнавать. Я надеюсь, все у тебя будет хорошо. Ты получишь мое письмо, только когда выйдешь из своих песков. Ключи от комнаты я оставила у Анны Григорьевны».

Дрянь, подумал он. Тварь. Жена у геолога должна быть как те рыбачки, которые на берегу встречают мужей с моря. Или никакой не должно быть. Кому теперь нужна нефть, которую он нашел? И лучше бы не было с ним Токе в ту ночь, когда к их юрте подъезжал всадник. Знакомые ее не узнавали! Небось думали — она так сильно переживает разлуку с любимым мужем!.. И — вдруг, разом — нахлынули слова, тысячи слов, написанных в письмах… письма он — дурак, непроходимый дурак — поторопился отослать, и какая-нибудь школьная подруга получит их и найдет способ переправить, потому что ей — хоть и невообразимая у нее любовь — интересно же, как выворачивается в своих никому не нужных писаниях доверчивый кретин, бывший ее муж! С кретином всегда интересно, он весь виден, как в рентгеновском кабинете!

Ему стало нестерпимо стыдно. Гул в ушах нарастал, будто шторм на море, который сегодня с утра начал набирать силу… Потом стало тихо. Белышев поднялся со скамейки на почте, вышел — и побежал по улице, увязая в песке, в порт.

— Ушла лодка? Лодка, на которой мы пришли?

— Куда ушла? Не видишь, какая волна? Никого мы не выпускаем, теперича на три дня норд задул.

Казахские юрты стояли на окраине Форта. Токе был у себя — он развалился на подушках, окруженный младшими детьми и внуками. И Смагул тут же — сидел и пил чай.

Увидев Белышева, Токе сел.

— Токе спрашивает — что случилось у Белыша, что надо? — поднялся ему навстречу Смагул.

— Ничего. Лошадей, — ответил он, и его собственный голос доносился