Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

– Подскажи, пожалуйста, где двор кузнеца? – спросила она какую-то девчушку, и та махнула рукой куда-то вбок.

Дом кузнеца действительно стоял на окраине, на самом отшибе. Аяна спешилась и подвела Ташту к одному из парней, которые таскали воду под навес рядом с сараями.

– Мне нужно подковать лошадь. Где найти коваля?

– Я позову.

Кузнец подошёл не скоро. Он выглядел очень угрюмым.

– Кого ковать, кира? – спросил он. – Этого?

Аяна кивнула.

– Его. Мне сказали, у вас тут каменистые дороги дальше на запад.

– Издалека пришли? Впервые вижу женщину, что верхом ездит.

– Из Димая едем. До этого прошли по Фадо, а ещё раньше – через степь.

Коваль вытаращил глаза.

– Откуда? Степь, которая до Фадо?

– Да.

Он потянулся взять ногу Ташты, но тот недвусмысленно прижал уши.

– Сама показывай, – сказал коваль с некоторым уважением в голосе. – Эта лошадка прошла больше, наверное, чем я за всю свою жизнь.

– Ташта, ногу, – сказала Аяна, вставая спереди.

Гнедой дал ей копыто, и она согнула его ногу, показывая ковалю.

– Знаешь, кира, я бы, конечно, взял с тебя двадцать медяков, – сказал тот, выпрямляясь, – и подковал бы его. Но я не буду. Если он прошёл столько, и его копыта выглядят вот так, – показал он пальцем, – ковка тут не нужна. Не гоняй его галопом по мостовым, и всё. Ты куда едешь?

– В Ордалл.

– В Ордалл? Ух. Далеко... Ты как туда доедешь, там и подкуёшь, если коваль скажет, что нужно. А конюху своему передавай моё уважение. Я давно не видел лошадь в такой форме. Он у тебя сияет, как начищенный медяк. А зубы глянуть дашь?

Аяна кивнула. Она чувствовала гордость за Ташту и за себя.

– Сонне, сонне, Ташта, – показала она рукой, и гнедой оскалился.

Кузнец аж покатился со смеху.

– Вот это лошадка у тебя. Сама, что ли, научила?

– Да. Я из театра. Приходи к нам на представление завтра.

– А-а. Вот оно что! Хорошо. Приду.

Аяна уехала от него довольная. Она хлопала Ташту по шее, хвалила его и гладила, говоря, какой он замечательный и умный, и снова хлопала и чесала его под гривой. Вспоминала, из какой дали он вёз её сюда, и у неё щемило в груди и щипало в носу. Он был с ней так давно! Ташта подобрался и шагал, выгибая шею, будто понимал её слова.

– Вот это красавчик! – воскликнул проходивший мимо деревенский парень, одобрительно глядя на Ташту.

Аяна едва сдерживала довольную улыбку. Она доехала до постоялого двора и поставила Ташту в денник, ещё раз похвалив.

На рыночной площади она огляделась в поисках лавки с готовым платьем, но тут же спохватилась. Новое обойдётся дорого.

Лавка старьёвщика занимала первый этаж одного из домов на улице, примыкающей к площади. Когда Аяна вошла внутрь, над дверью мелодично звякнул колокольчик.

– Что ищешь, кира? – спросил её торговец за прилавком.

– Я хочу продать вот это платье, что на мне. И купить что-то поудобнее.

Аяна почему-то постеснялась сразу сказать, что ей нужен ещё и мужской наряд. Хотя, в сущности, какая разница? В конце концов, никто не знает, для чего он ей нужен.

– А ещё, – решилась она, – мне нужны мужские штаны и куртка. Я из театра, и буду играть мужскую роль. Мне нужен хороший удобный костюм, в котором можно свободно двигаться.

– Театр? – обрадовался старьёвщик. – Вы сегодня приехали?

– Да.

У Аяны отлегло от сердца. Она боялась, что торговец посмотрит осуждающе.

– Давай-ка, милая, подберём тебе что-нибудь. У нас, знаешь, не особо большой выбор. Ты же шить умеешь? Тебе в любом случае придётся подгонять всё по фигуре. У меня есть прекрасный мужской костюм, почти совсем новый и очень нарядный, прямо как кирио в столице носят, но его надо совсем немного почистить и чу-уть подлатать. Он слегка прохудился в паре мест. Я выкупил его у торговца за баснословную сумму, но тебе, так и быть, продам себе в убыток дешевле. Или вот тут, – порылся он в сундуке, – есть вообще неношеный, но попроще. Его не надо чинить, но он не нарядный совсем. Выбирай. А я пока принесу тебе платья.

Старьёвщик ушёл за занавеску и вернулся с разноцветной охапкой платьев. Аяна помнила, чем закончилась предыдущая покупка, и, приободрённая похвалой кузнеца и тем, что ей так просто удастся купить мужской наряд, осмелела.

– Я не могу выбрать на глаз. Я хочу сначала это всё примерить, – сказала она твёрдо.

16. Картинки и истории

– Что это? – с недоумением смотрела Ригрета на ветхую коричневую ткань, разложенную на скамье.

– Это мой новый костюм, – с гордостью сказала Аяна, стряхивая пыль и какую-то шерсть, похожую на собачью, с потрёпанных, заляпанных бортов камзола. – Такое носят парни.

– Я вижу, что это мужской костюм. Но почему он в таком состоянии? Им чистили свинарник, а потом отдали жевать голодным свиньям, или десять лет протирали столы в таверне? И зачем он тебе? Неужели ты будешь это носить? – брезгливо сморщилась Ригрета.

– Да ты что! Я взяла его как образец. Я не настолько умелая, как моя мама, чтобы чертить выкройки на глаз, просто взглянув на платье. И потом, смотри, какие пуговицы. Видишь, даже Кимату они нравятся. Я подгоню этот костюм под себя и сниму выкройки.

– А из чего ты будешь шить? И почему не избавилась от платья, которое называешь наказанием за грехи? – спросила Ригрета, глядя на тёмно-зелёный наряд Аяны.

Аяна подняла брови и многозначительно покачала головой

– Оно не должно достаться следующей жертве. Я расправлюсь с ним.

– А! – поняла Ригрета. – Ну что ж, с твоими формами подола этого платья хватит на два таких костюма.

– Поможешь мне подколоть это старьё? – спросила Аяна, показывая на камзол и штаны.

– Да. Почему бы и нет? Я и шить тебе помогу. У меня есть пара идей, чтобы ты выглядела совсем как парень. А ещё у нас тут есть ткань на подбивку для камзола. Вернее, это пока не совсем ткань... Скорее то, что тоже давно заслуживает расправы.

Они склонились над сундуком, пока Кимат пытался открутить красивые латунные пуговицы с ветхого костюма, а пыль кружилась над головами в лучах света, раздробленных решёткой окошка.

– Ну, как ваши дела? – спросил Айол, заглядывая в фургон. – Я хотел подремать после еды, но там храпит Кадиар, и заснуть просто невозможно. Он выпил пива, и теперь его храп просто невыносим.

– Мы тут шьём костюм Аяне, – сказала Ригрета. – Она нашла какое-то старьё в лавке, и мы подогнали ей по фигуре и сняли выкройку, а теперь кромсаем её зелёное платье.

Айол осмотрелся.

– Вы превратили наш фургон в поле неистовой битвы ножниц и материи. Надеюсь, вы в ней победите, и павших будет немного. В общем, вижу, подремать здесь мне не удастся. Пойду-ка я лучше.

– Погоди, – сказала Аяна, смётывая начерно две зелёные детали. – Я хотела спросить. Харвилл сказал, что у меня не получается изображать чувства на лице, да я и сама это понимаю. Да и вы все прямо-таки читаете все мои мысли. Может быть, ты подскажешь мне, как ты так управляешь своим лицом, и я тоже научусь?

– Я проживаю эти чувства, – сказал Айол. – Я проживал их раньше, в своей прежней жизни. А потом я стал тем, кто я есть сейчас. У меня тоже не сразу получилось. Приходилось вспоминать эти чувства, глядя в зеркало, и доводить до абсурда то, что отражалось у меня на лице. Потом я заучил это, и теперь могу воспроизвести всё, что переживал когда-то. Я запомнил, что откликалось во мне на какие-то мои переживания, настолько хорошо, что, когда я изображаю радость, мурашки бегут у меня по коже, а когда изображаю тоску и печаль, моё сердце тоже сжимают их ледяные тиски.

– А если тебе надо изобразить такое, что тебе не довелось пережить?

– То, что не переживал, пытаюсь представить, и тоже изображаю. Я много гляжу на людей и пытаюсь понять, что они чувствуют. У меня нет детей, но посмотри.

Он сел, осторожно подвинув кусок ткани, оперся подбородком об ладонь, поставив локоть на колено, и посмотрел на Кимата. У Аяны по спине пробежали мурашки. Он смотрел на малыша, будто тот был его сыном. Иначе она не смогла бы описать этот полный нежности и гордости взгляд.