Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

Здесь же её окружали люди, которых она знала неделю, не больше, и они были так же близко, как её друзья в том маленьком укрытии, но, вопреки всему, ей не казалось, что они хоть малейшим образом нарушают её покой или стесняют её. Каждый из них, включая, впрочем, и саму Аяну, с наступлением ночи заворачивался в кокон своих мыслей, как в одеяло, или как гусеница заворачивается в лист, скрепляя его белой клейкой пеной вокруг меняющегося тела, чтобы после долгого сна выползти и расправить нежные, опылённые цветными чешуйками крылья, подставляя солнцу нарядный узор.

В эту ночь Аяна не чувствовала себя лёгкой, порхающей бабочкой. Она выпила столько воды в бесплодной борьбе с икотой, что чувствовала себя бутылью, в которой перебродил мёд, и которую поставили на телегу со щербатым колесом, так, что на каждом его повороте выщербленным местом к утоптанной колее её сотрясало неодолимое, мучительное, громкое «ик!».

Она поглядела на Кимата, спавшего рядом, тихонько встала, натянула сапоги и накинула плащ, пытаясь осторожно пробраться к выходу среди плотно уложенных матрасов, и мысленно поблагодарила Харвилла за его снохождение и, соответственно, за светильник, благодаря которому она тоже теперь ни на кого не наступила. Она вышла в коридор, задерживая дыхание в отчаянных попытках победить икоту, и направилась к нужнику.

Во дворе было зябко, холодный воздух пробирался под рубашку и плащ. Аяна навестила местный нужник и сходила к колодцу умыться холодной водой, как ей советовал один из работников постоялого двора в качестве средства от икоты, как вдруг услышала негромкий непонятный шум, доносящийся со стороны конюшни. Она икнула и навострила уши. С той же стороны послышалось короткое встревоженное ржание, и вот оно-то было ей хорошо знакомо. Ташта! Что происходит?

Не успев даже вытереться подолом, она сорвалась в сторону конюшни, путаясь в плаще, и забежала за угол как раз, чтобы увидеть, как два незнакомых человека при свете лучины открывают денник Ташты и пытаются зайти в него.

Она ахнула. Эти люди были либо чрезвычайно смелыми, либо беспросветно тупыми. Кто же так с ним?...

Она не успела ничего сказать или сделать, потому что Ташта подобрался, приседая на задние ноги, и молниеносно прыгнул вперёд, в его открытом рту блеснули крепкие, здоровые зубы, несущиеся к щеке ближайшего парня, и тут же раздался дикий крик боли. Парень упал на одно колено, вскидывая руки к голове и ослеплённо пытаясь отползти в сторону.

Аяна в отчаянии кинулась было к гнедому, но он в бешенстве проскочил мимо неё и уже во втором прыжке нанёс мощный удар передним копытом по ноге дальнего парня, который держал лучину, заодно с размаху вцепляясь широко открытым ртом в выставленную в защитном жесте руку. Раздался какой-то невыносимо скверный хруст, и парень молча упал на землю.

Лучина погасла.

– Ташта, Ташта! – крикнула Аяна, в слезах цепляясь за его гриву. – Милый, хороший! Ташта!

Ташта шарахнулся от неё, и она испугалась ещё больше, потому что увидела, как он наклоняет голову. В следующий момент он рванул штаны на первом парне, который полз прочь, и у которого руки и голова теперь были измазаны в чём-то нехорошо блестевшем в свете луны. Аяне на миг показалось, что гнедой оторвал ему ногу, но незнакомец, барахтаясь, поднялся и схватил за загривок своего товарища, утаскивая его за угол и белея голой ногой в свете обеих лун.

Она метнулась к Таште, повторяя его имя, а сзади на шум с факелами бежали какие-то люди. Он тяжело дышал, поводя боками и раздувая ноздри, и тыкался ей в волосы и в шею.

– Тише, тише, вы испугаете его! – повторяла отчаянно Аяна, выставив ладонь. – Стойте! Кэтас! Стамэ!

– Что тут произошло? – спросил взволнованно Айол, которого она не сразу узнала в толпе, освещённой лишь парой факелов и светильником.

– Я не знаю. На него напали два каких-то человека. Они пытались зайти к нему. Он защищался, – чуть не плача, сказала Аяна. – Он не любит, когда его трогают незнакомые люди!

– Он в крови, – ахнула одна из служанок. – они его что, порезали? Смотри, вон, морда в крови.

– Это не его кровь, – всхлипнула Аяна.

На неё наконец свалилось осознание произошедшего. С её Таштой пытались сделать что-то нехорошее!

– А это что? – вдруг спросил один из прибежавших на шум постояльцев. – Вон там валяется.

– Штанина? – спросила Аяна. – Он оторвал одному из них штанину...

– Нет, вон то, у него под ногами. Заведи его в денник, я подойду с факелом.

Аяна обнимала беспокойно двигающегося Ташту за шею, уговаривая, успокаивая, медленно подталкивая к деннику, и наконец он зашёл внутрь. Человек с факелом подошёл к Аяне, наклонился и посветил на землю.

На тёмной земле, покрытой соломой и кое-где – навозом, лежал приличный кусок человеческого уха.

Человек с факелом встал и попятился от денника.

– Я, пожалуй, пойду спать,– сказал он, отдавая факел Аяне. – Вряд ли эти люди теперь вернутся. Твой конь лютый. Как ты ездишь на нём?

Он ушёл вместе с остальными, и к Аяне подошла одна из служанок и сунула в руку три морковки.

– Порадуй бедолагу, – сказала она тихонько. – Да-а, дела. Красивый он у тебя. Я сегодня видела и залюбовалась. Не первый раз, видать, увести пытаются, да?

– Увести? – недоумевающе переспросила Аяна.

– Украсть. Красивый он, и ты так ладно на нём сидела, прямо и не скажешь, что женщина. Вот и решили, видать, свести со двора-то.

– А как же охрана? – спросила Аяна. Мысль о том, что у неё хотели украсть Ташту, не желала укладываться в её голове.

– Э-эх, эта охрана, – махнула рукой служанка. – Ну, в общем, не серчай. Угости его.

Аяна подошла к Таште, и он доверчиво подставил ей морду. Айол встал рядом и смотрел, как он хрустит морковью. Аяна гладила гнедого и чесала, и постепенно он совсем успокоился.

– Мне в детстве лошадь сломала палец, когда я пытался покормить её и не разжал ладонь. Она укусила меня случайно, но я до сих пор их побаиваюсь... слегка. А твой конь откусил ухо вору, и ты спокойно кормишь его с руки?

– Ну мне-то он доверяет. Я его не обижала ни разу. А тут эти двое... Представь, как к тебе вламываются незнакомые люди и вытаскивают тебя прочь из дома, и ты не знаешь, кто они и куда тебя ведут.

Он молчал, и Аяна повернулась к нему с факелом. Айол был бледен, и она вдруг вспомнила.

– Тебя... тебя тоже насильно увели?

– Мне было шестнадцать. Я всё ещё иногда дерзил маме и выделывался перед другими парнями, а ещё ходил помогать кузнецу и думал, что однажды сменю его в кузнице... Они тоже пришли ночью, – сказал он, вздыхая. – У меня была любимая. Я знал, что приедут за нами, потому что нам прислали гонца из другой деревни, и пытался убежать в горы. Я и сбежал, но потом, в ту ночь, решил навестить её, и там-то меня и сцапали. Я пытался вырваться, но не смог. Она не дождалась меня. Да и кто ждёт верности от девушки в таком возрасте...

– И что... что ты делал там? На севере?

– Я не хочу говорить об этом.

– Прости.

– Ничего.

Айол взял у неё факел и обнял её за плечи.

– Не переживай. Сейчас ты не кира Аяна. Ты девочка, которая проснулась посреди ночи и обнаружила, что у неё пытались украсть лошадку, – сказал он. – Пойдём, я провожу тебя к сыну. Ты заметила?

Она подняла на него глаза с удивлением. Что заметила? В этом освещении он показался неуловимо похожим на её отца, и она почувствовала, как воспоминания о доме, о родном дворе всплыли где-то внутри, и от этого встали дыбом волосы на затылке.

Айол улыбнулся, похлопывая её по плечу, которое обнимал.

– Твоя икота прошла, – сказал он. – Ты не заметила?

Она действительно больше не икала.

– Прошло! – радостно подтвердила она.

– Вот почему говорят, что надо напугать человека, чтобы икота прошла. Ну что, – сказал Айол, отступая на шаг он неё. – Кира Аяна, позволь предложить тебе руку ещё раз?

18. Больше, чем одна жизнь.

Утро наступило неожиданно, начавшись с громкого, пронзительного крика петуха где-то прямо за стеной.