Дневники архимага. Книга 2 (СИ) - Белинцкая Марина

Ведь Раймон Манриоль — дьявольский упрямец.

Как кинжал резок, а когда улыбается, сверкает острым лезвием…

Алая лента вплетена в волосы, уточка-алхимик в кармане, на запястье каракули, в ежедневнике тоже. Если чай — то обязательно с сахаром, если разговор — то душевный и долгий; работа в лаборатории — до изнеможения и кровавого кашля. Одержимый, горящий, внимательный и резкий, самоуверенный — нет, сумасшедший, влюблённый в разноцветные колбы и полумрак фиолетовой лаборатории. Грозный предводитель Лиги Защиты — тонкий алхимик в прямоугольных очках.

Про него говорили, что ему всё само идёт в руки, словно трубок, что тянулись от его носа и исчезали в складках одежды, не существовало. Не существовало синяков под глазами и химических ожогов на пальцах. Не существовало бледности лица, что так редко видело солнце. Никто не задумывался, почему он засыпает на собраниях, почему уборщицы выносят из его кабинета нетронутый стухший завтрак. Никто не предавал значения таким мелочам, ведь Раймон Манриоль — картина: дворец и сад белых лилий. Все любовались алебастровыми капителями и золотыми воротами, но никто ни разу не бывали внутри.

С ним страшно было рассориться. Его сложно было переспорить.

Новел и Хорькинс любили Раймона и терпели его неразумного пасынка. Новел смел предполагать, что даже если им удастся увести Габриэля из башни, он уже будет поражён губительными ростками тёмных заклятий и сбежит обратно, или сойдёт с ума. «Другого я и не ожидал», — соглашался с Новелом Хорькинс.

Когда они шептались, Раймон делал вид, что оглох.

На звук кашля в палатку вошёл старик Мартин. Он споткнулся о Хорькинсов меч и пнул его, меч, так, что Хорькинса перевесило, и он упал на четвереньки, но рукоять не выпустил.

Раймон рылся в продуктовых корзинах в поисках талисмана или особых слов, что должны были заставить Габриэля вернуться. Мартин направился к нему, наступая на раскиданные по полу одежды и съестные запасы. Уселся на пол, обняв арбалет, который с самого начала путешествия не выпускал из рук.

— Он здесь?

Раймон вынул маленькое зеркальце из нагрудного кармана, навёл за левое плечо и едва заметно кивнул.

Мартин глянул на лекаря.

— Поди, собери трав, — распорядился он. Взгляды старика были почти такие же страшные, как взгляды Габриэля. — Не слышишь, как он кашляет?

— Слышу.

Новел понял намёк и покинул палатку. Хорькинс остался. Раймон с отцом часто о чем-то секретничали, при этом Мартин никогда не простил Хорькинса выйти. Может быть, это потому что они были дольше знакомы или потому что Хорькинс был крёстным Габриэля.

После того как лекарь ушёл, Мартин достал из кошеля веточку полыни и зажёг. Тонкая струйка дыма потянулась к потолку палатки. Раймон смотрел в зеркало.

— Ушёл, — спустя какое-то время сказал он и спрятал зеркало в нагрудный карман.

Он махнул рукой, разгоняя дым, и кашлянул, как от дыма кашляют здоровые люди.

— Таково держать у сердца химеру, — понимающе сказал Мартин. — Тогда ты сделал свой выбор. Теперь позволь ему сделать свой.

— Сейчас расскажешь легенду? — печально усмехнулся Раймон, и в его светлом взгляде промелькнула насмешка — одна из искр, что ещё способна была разжечь костёр. Он паясничал: интонация, с которой он говорил дальше, была таковой. — Про Богиню, которая дала людям свободу воли, про то, как они в желании ей угодить, перестали отличать добро от зла и творили грехи, думая, что совершают благо. Богиня наказала людей и послала архимага, из-за которого появились твари, а архимаг бесследно исчез.

Во время рассказа Раймону представилась кухня. Он вспомнил, как сидел за столиком перед приоткрытым окном, как пахли свежесобранные травы… вспомнил юношу, что сидел перед ним. Согретое лучами заката его лицо с бескровным абрисом тонких губ всё равно оставалось холодным. Юный наставник — тонкая копия самого Раймона. А может быть, и не Раймона вовсе, но кого-то родного, знакомого с самого детства. Светлый, фарфоровый, с тихим голосом — ангел, не иначе. А поднимет глаза — и до мурашек. В них смотреть щекотно и холодно, тянут в звёздную бесконечность… Страшные. Жгучие. Родные. Не наглядеться. Раймону нравилось в них смотреть.

— Ты и сам хорошо её знаешь, легенду эту, — сказал Мартин, и на секунду Раймону почудилось, что глазами отца на него глядит Габриэль. — Чаша добра всегда безмятежна. А вот зло кипит, пузырится, стремится вытечь. Сдерживать тьму — вот она суть равновесия. Богиня позволила людям столкнуться с истинным злом, позволила чаше зла опрокинуться, позволила миру наполниться тварями. А потом простила нас, неразумных, и подарила людям жреца. И вернула равновесие на круги своя. Не без помощи архимага.

Они шептались. Мускулистый старик и хрупкий алхимик. Волосы одного были белыми и торчали в разные стороны — на его высокий статус указывала повязанная на голову лента. Волосы второго были жидкими и прямыми, они спускались до рёбер и серебрились сединой — то там, то здесь сверкали её дорожки. И всё же, в профиль они были похожи, разве что черты лица Раймона были мягче.

Раймон мотал головой и что-то шептал в ответ, больно и обреченно. Мартин говорил вполголоса и сжимал его локти.

Хорькинс, стоящий в дверях, поворачивался к ним левым ухом и так тянулся послушать, что уронил меч. Меч упал ему на ногу. Хорькинс зажал рот, чтобы не завопить, а Мартин и Раймон отпрянули друг от друга как бабки-сплетницы.

— Прошу прощения, — сквозь боль процедил Хорькинс.

Всё, что он услышал из их разговора — что-то про чашу, которая вот-вот опрокинется снова. Он посмотрел на чаши с лекарствами: все были на месте, ни одна не собиралась падать.

— Дурак, — беззлобно обратился к Раймону отец. — Судьбы не существует, мы сами её творим. Существует лишь множество путей, один из которых может стать путём архимага.

— Я могу вернуть его?

— Возвращай. И после твоей смерти Рональд будет паразитировать на нём, а после на дочурке. Будет жрать весь род, пока Двуликая не выберет новую химеру и даст ей возможность пойти по пути архимага. Или Рональд восстанет из мёртвых раньше, и некому будет вернуть зло к равновесию. И тогда придёт апокалипсис. Оставь его, отпусти…

— И он пойдёт по пути кольца?

— Он сам должен выбрать. Он может пойти на ритуал и поразить тебя ритуальным ножом. Может отправиться в кольцо и от безысходности убить себя сам. Или выбраться и сразиться с Рональдом. Все эти пути одинаково вероятны — так я вижу, и не могу говорить о каком-то одном. Замыслы Богини вершатся поступками людей — людей, имеющих свободу воли и право уклониться от её направляющих рук. Она держит чашу равновесия, отдавая право выбора нам.

Раймон помолчал, прежде чем задавать вопрос:

— Чем завершится то, о чём я думаю?

— Ради тебя он тебя и прикончит, — немного резко сказал старик.

Раймон отвернулся. Зажмурился, чувствуя под веками щекочущее жжение непрошенное слёз. Замотал головой, как если бы мог прогнать их, и волосы заслонили его лицо. На вопрос отца он невнятно что-то сказал, и старик оставил его.

Бросив меч у ворот палатки, к Раймону подошёл Хорькинс и сел рядом. Раймон привалился к нему, устало прикрыл глаза и сказал, что если Хорькинс сейчас что-то скажет, Раймон с помощью своего дара сделает так, чтобы из Хорькинса вышла вся его кровь. Хорькинс, который уже собрался говорить, закрыл рот так, что клацнули зубы.

Когда Новел вернулся в палатку со свежим букетом трав, Хорькинс и Мартин сидели в палатке без Раймона. Раймон куда-то исчез. Между Мартином и Хорькинсом лежало карманное устройство телепортации.

***

Весь день Габриэль ходил как недавно вышедшая из спячки муха. Ему приходилось заставлять себя прислушиваться к каждому звуку, потому что он не сразу понимал, когда с ним кто-то затевал разговор. Так он пропустил замечание Сэликена. Кажется, Сэликен сказал, что за вчерашнее прогулянное занятие Габриэль будет наказан. Перед тем, как сообщить эту новость, Сэликен осведомился, останется ли Габриэль в Башне. Габриэль не помнил, что ответил ему.