Кочевые повести - Илья Одегов

пообещал уволить к чертовой матери, если и дальше так продолжаться будет. А он только усмехнулся и сказал, ну, идите, мол, тогда жалуйтесь главврачу. Я пошел, пожаловался. Спокойно объяснил, что Нурлан просто не соответствует занимаемой должности. Кайрат выслушал и говорит: «Степаныч, дорогой, ты ценный для нас кадр. Но уволить Нурлана я никак не могу. Прости». И все, без объяснений. А Нурлан этот понял, что ничего у меня не вышло, и вообще обнаглел. Пререкаться на операциях стал, советы принялся мне давать при людях, рассуждать о якобы моих ошибках, в общем, старался вывести меня из себя. Мог и на дежурство не прийти. Я уж не знаю, чей он там был сынок, только все ему с рук сходило. И вот однажды привезли мне больную на аппендэктомию, ну то есть аппендикс вырезать нужно было. Это операция довольно банальная. Со своими нюансами, но банальная. Сделали анестезию, я рассек мышцы, а оттуда брюшина начала выпирать, уже отечная, инфильтрованная. Такое случается. Ничего, что я это за столом рассказываю? Аппетит не пропадет?

– Не, Степаныч, мой аппетит ничем не испугать! – улыбнулась Тоня. – Рассказывай дальше.

– Ну, в общем, обложились, зашли в брюшную полость, а оттуда уже тянет гнойным запахом. Очевидно, острый гангренозно-перфоративный аппендицит. Внутри все отечное. Вижу, что аппендикс в рану не пройдет, расширяться надо. Тут Нурлан опять за свое принялся. Начал рассуждать, что, мол, некоторые хирурги только о своем удобстве и думают. Могут, мол, весь живот изрезать, лишь бы руки не испачкать. И наплевать им на то, что человек потом всю жизнь со шрамом ходить будет. Тут я и сорвался. Сунул ему в руки скальпель и говорю: «Если такой умный, то сам и оперируй», – а сам из операционной выскочил, халат скинул и на улицу, курить. Стою, курю, а сам переживаю. Понимаю ведь, что нельзя так. Больная ведь ни при чем. Но злость аж душит. Злость и какое-то чувство, не знаю… бессилия. Докурил, зашел в больницу, вижу, мне навстречу Настя бежит, медсестра наша. Хорошая девочка. Впрочем, какая там девочка, лет на десять меня моложе всего. «Скорей, – говорит, – Степаныч!» И смотрит на меня с укором. Я глаза отвел и за ней. Переоделся наскоро, в операционную залетел, вижу, Нурлана нет, только Алина, анестезиолог, вся в слезах уже, рану на животе обкладывает. Стала мне рассказывать, что Нурлан операцию начал, что-то там резал, потом сказал, что ему не все понятно, и пошел меня звать. Заглянул я в рану и все понял. Нурлан увидел, наверное, что аппендикс глубоко уходит, начал отсекать брыжейку, да испугался. Хорошо хоть зажим поставил. А у пациентки местный перитонит, нужно срочно операцию заканчивать. В общем, успел, слава Богу. Брыжейку отсек, аппендикс вынул, прошил и перевязал сосуды, рану зашил. Потом ходил к этой пациентке в палату, цветы носил. Она все удивлялась: ну надо же, какой доктор хороший. А какой же я хороший? Сволочь я. Бросил человека умирать. Под нож к дураку пустил. Клятву нарушил. А Нурлан пришел на следующий день как ни в чем не бывало. Сказал, что пошел меня искать и не нашел. Даже не спросил, что там с пациенткой. Ну я и не выдержал. Написал заявление. Кайрат не хотел отпускать, к тому же у меня два года до пенсии оставалось. Всего два года, представляешь? Только терпение у меня раньше кончилось. Да и толку с этой пенсии? Такие крохи, что брать стыдно. На старость я накопил, человек я не бедный. А работа… Звали меня потом в университет преподавать, но я отказался. Представил, что приду, а там все такие же, как этот Нурлан. Блатные, наглые, самодовольные…

– Ну зачем же обобщать, – пожала плечами Тоня, – есть ведь и нормальные ребята.

– Не знаю, Тоня. Раньше были, точно. А сейчас всех словно отравили. Вот у Марка Иваныча, соседа моего, сынок… Весь такой из себя художник… В пальтишке оранжевом, с шарфиком на шее, в модном, как вы говорите, прикиде, очочки там роговые… Типа творческий работник. На папиной машине ездит с блатным номером, а сам ни копейки, поди, не заработал. Целыми днями по ресторанам, по клубам гуляет с друзьями, кальян сосет. У нас же сейчас все, кто модный, кальяны в рот суют. Я не пойму: они, что ли, не видят, что курение кальяна – это имитация орального секса? Извините, Тоня. Просто смотреть даже противно. Ну, в общем, я Иваныча как-то спросил: «Сын у тебя художник, что ли? Или того?» Иваныч обиделся и говорит: «Сам ты того, а Коля – он учился рисовать, а вообще, по жизни он хипстер». И вот таких хипстеров сейчас развелось – миллион. И все творческие, у одного гитара за спиной, у другого фотоаппарат на шее, третий чего-то там в блокноте с умным видом пишет. А копнешь глубже – все фикция. Только бородки капитанские себе отрастили, а больше ничего и не умеют. В натуре. Строят из себя много, а таланта мало, и учиться не хотят. Тот же Коля – зашел я к нему на страничку. А че, думаешь, я старый, так не умею? Еще как умею. У меня аккаунты в соцсетях появились еще сто лет назад, мне по работе нужно было. Я ж раньше на конференции ездил по всему миру, друзей много. Так вот, зашел я и поглядел, че у этого Коли там за рисунки. И нашел. Есть у него пара фотографий, где он чего-то мазюкает на холсте с умным видом. И все. Хипстер, блин. В лучшем случае только и могут, что мудями своими трясти на танцполе. Не художники, а мудожники, блин…

– Степаныч, ну ты чего завелся? – засмеялась Тоня. – Это на тебя коньяк, что ли, так действует? Пусть лучше хипстер, чем гопник. Хипстеры добрые.

– Ну, не знаю. Я-то прочитал, кто это такие. Ага, в «Википедии» все ведь написано. А что? Я тоже не дурак, хоть и старый. И я вижу, что все течения, моды, музыкальные стили – все это рождается там, где цивилизация более развитая, чем наша. В Европе, в Америке. А у нас копируют все подряд. Плохо копируют, бездарно. Культуры нет, содержания нет. Думаешь, Коля – реальный хипстер? Хрен там с маслом. Образ просто на себя надел модный, а внутри как был избалованным, капризным папиным сынком, так и остался. А что? Денег у него много, занимается чем хочет, красота! Сегодня хипстеры в моде – он и выглядит как хипстер. Завтра появятся какие-нибудь шмипстеры, так он сразу переобуется. И у нас сейчас таких, как Коля, все больше – не люди, а оболочки. Своего ничего нету. Человека, понимаешь, нету. Также и Нурлан – снаружи вроде бы врач. В халате, со стетоскопом на шее, ва-а-ажный. А внутри – ноль. Только образ и есть. Да и то, дунешь на него, он и слетит. Извини, Тонечка. Сам тебя пригласил, а вместо того, чтобы развлекать, утомляю брюзжанием своим. Давай так договоримся, этот ужин не в счет…

– Не-не, Степаныч, все в порядке! – запротестовала Тоня.

– Тоня, я джентльмен. Сейчас я рассчитаюсь, провожу тебя до дома, а на днях мы поужинаем снова и уже без всякого брюзжания. Решено?

Степаныч действительно пошел Тоню провожать. На морозе с него быстро слетел хмель, а вместе с ним потускнели и старые обиды. Тоня позволила взять себя под руку, беспокоясь скорее о том, чтобы Степаныч опять не упал. Она рассказывала что-то о соревнованиях, в которых намерена принять участие, о вредном тренере, о диете, но все это не имело значения. Снег скрипел от их шагов, и Степаныч был почти счастлив.

Возвращаясь домой, он даже принялся что-то напевать, какой-то простой бесхитростный мотив. Остановившись у подъезда, долго искал ключи во всех карманах. Нашел, приложил ключ к домофону, открыл дверь и увидел два полных пакета с мусором прямо за порогом. В подъезде пахло тухлой рыбой.

12

Вечером Данияр пошел в соседнюю кафешку. Он наконец-то нормально сходил в туалет, а потом устроился за угловым столиком и заказал суп, пюре с мясом и пару пирожков с картошкой. А потом, подумав, попросил еще рюмку водки.

Водку Данияр выпил сразу, не дожидаясь закуси. Мужик за соседним столом одобрительно крякнул:

– Маладца! Безработный?

– Не, – Данияру не особо хотелось разговаривать.