Кочевые повести - Илья Одегов

в общем, раскрепощался. Вернулся как с другой планеты, барабан себе привез, одежды индийской. Чувствовал себя реально как космонавт. Наслушавшись моих историй, туда на следующий год еще несколько человек поехало, мои знакомые. Через год уже их знакомые поехали. А сейчас только ленивый в Индию не съездил! Все были, все видели. Вот только если я ездил в места сакральные, волшебные – в Харидвар, в Варанаси, в Сарнатх, – то все эти новые путешественники катаются в Гоа, где все сейчас на русском, где от Индии только лица обслуживающего персонала и бижутерия. Но со стороны различия не видно. А видно то, что я был в Индии десять лет назад, а сынок моего соседа, Коля Гетманчук, каждый год ездит. Со стороны Коля куда больший знаток Индии, чем я, хотя он дальше Пуны и не выезжал никогда. А глубже смотреть и не хочет никто. То есть мой опыт обесценился, а значит, и счастье – тоже.

Данияр уже совсем перестал помогать Назару чистить машину, а только ходил за ним и рассказывал, размахивая руками.

– Ну это же все равно твой личный опыт, – сказал Назар, счищая с окон лед. – Ты ведь знаешь, что больше увидел, чем этот твой Коля.

– Не, ты не понимаешь просто, – махнул рукой Данияр. – Вот, смотри, другой тебе пример. Есть у меня, короче, друг-фотограф. Отличный фотограф. Художник! Вот натурально человек умеет видеть красоту и ловить момент. Тот самый момент, когда птица клюв раскрыла, кто-то руками взмахнул, лист с дерева мимо пролетел. Да вот только фотографировать он почти перестал. Я его спрашиваю почему? А потому, отвечает он, что фотографов вокруг развелось много, не протолкнешься. У каждого второго на шее висит крутой фотоаппарат, все с умным видом чего-то там щелкают, а потом выкладывают в интернете свои результаты отфильтрованные. И если посмотреть со стороны, то мой друг-фотограф ничем не отличается от остальных. Со стороны многие фотографы даже получше выглядят, у них техника повнушительней и лайков больше. А обращать внимание на чувство красоты, на пойманный момент никому не интересно, просто некогда. Короче, не только жизненный опыт сейчас обесценился, но и талант. Все какое-то мимолетное стало, поверхностное. Вот у меня раньше цели были, намерения, а сейчас – на фига они? Захотел стать фотографом, нацепил фотик на шею, напялил шарфик – все, фотограф! Захотел язык выучить, послушал аудиокурс пару раз, выучил несколько фраз – и все, достаточно!

– Ну не знаю, – сказал Назар. – Вот я захотел машину себе новую, иномарку. Три года деньги копил. На вторую работу устроился. Потом к брату приехал, все объявления просмотрел, на рынок несколько раз ездил. И купил. Вот она!

Позади них грохнула дверь подъезда и, тяжело дыша, еле передвигая короткие и толстые, как тумбочки, ноги, во двор вышла старуха. Из резиновых калош торчали голые щиколотки. На длинном брезентовом поводке она вела гигантского серого кота. Тот строптиво упирался, крутил шеей, пытаясь вывернуться, стянуть ошейник, но делал все это скорее по привычке, без ярости и возмущения.

– Кузьма! – строго прикрикнула на него старуха.

Кот сдался, подошел к ней ближе, брезгливо поднимая лапы и стряхивая с них снег. В окне первого этажа появилась лохматая болонка и, увидев кота, затявкала, прижимаясь носом к стеклу. Кузьма услышал ее голос и тут же принялся потягиваться и зевать, показывая свои длинные желтые клыки.

– Ладно, – махнул рукой Данияр, возвращаясь к беседе. – Не понимаешь ты. Или я плохо объясняю. Я ж тоже не привык такие вещи объяснять. Я ведь не о материальном, а о… об образе, что ли. Вот должно же у человека быть какое-то соответствие того, что снаружи, тому, что внутри. Равновесие, да? Вот это и есть счастье, как мне кажется. Иначе какое счастье, если равновесия нет? А тут получается, что баланс нарушается. Образ на себя люди натягивают какой угодно, а что там внутри – хрен разберешь.

Бабка подошла ближе, с любопытством прислушиваясь к разговору Назара и Данияра, а потом запричитала:

– Снег-то все идет и идет, да когда ж это кончится!

Назар с Данияром обернулись.

– Здрасте, Тамара Васильевна! – сказал Данияр.

Тамара Васильевна, довольная, что привлекла к себе внимание, продолжила:

– Это Бог наш город наказывает, Боженька. Ему сверху видна жизнь наша мучительная. Стыдоба, а не жизнь. Я ведь всю жизнь на заводе проработала, ветеран труда, и медаль имею, а теперь что? Живу на копейки, все на лекарства уходит, да на еду для этого обормота.

Она слегка пнула кота, а тот в ответ зашипел и цапнул бабку за сапог.

– А вчера вышла на улицу – а возле мусорки ведро стоит с вареным рисом. Полное ведро риса. Мне иной день есть нечего, а кто-то живет так, что еду выбрасывает ведрами. Зажрались! А я ведь старая, сил нет. Думала, дотащу ведро до квартиры, да куда там – тяжелое. Вот и спрятала под тем вот деревом.

Она ткнула дрожащим пальцем в заснеженную березу.

– Сыночки, помогите старухе, там где-то оно, поищите. И на третий этаж мне нужно поднять. Помогите, сыночки.

– Да, стыдоба, – вздохнул Данияр и украдкой поглядел на свои окна, не смотрит ли Алиюша. – Ладно, Тамара Васильевна, мне все равно заняться нечем. Где, говорите, ведро?

11

Степаныч оделся парадно, даже галстук повязал, а Тоня пришла в джинсах и толстом оранжевом свитере. Они сидели в ресторане друг напротив друга. Тоня заказала гигантский стейк и теперь с аппетитом его уминала. Степаныч украдкой любовался ею и вяло ковырялся в своем салате.

– Ох и снега же навалило! – сказала Тоня, пережевывая мясо и поглядывая в окно. – И откуда у нас столько снега, а, Степаныч? Ты же учитель, ты должен знать.

– Я? Учитель? – оторопело переспросил Степаныч.

– Ну да. А че, нет? Я просто думала, что раз ты – Виктор Степаныч, так официально, по имени-отчеству, то наверняка либо чиновник, либо учитель. На чиновника ты не тянешь. Значит, учитель.

– Я врач, – сдержанно сказал Степаныч. – Доктор наук, между прочим.

– Да ну? – Тоня даже отложила вилку. – Какой врач? Стоматолог, что ли?

– Отчего же сразу стоматолог? Нет, хирург.

– Ого. В больнице работаешь?

– Н-нет. Уже не работаю, – Степаныч махнул, подзывая официанта, и тот не спеша подошел. – Может, выпьем? Вино? Коньяк? Водка?

– Не, давай сам.

– Тогда коньяк. Граммов сто, пожалуйста.

– А ты руку себе загипсовать сумел бы?

– Пожалуй, да. Но это неудобно. К тому же сначала нужно было сделать снимок.

В ресторан вошла пожилая пара. С их пальто и шапок сыпался снег. Снаружи дохнуло морозцем.

– Я, вообще-то, знаешь, почему из медицины ушел? – спросил Степаныч.

– Ну, наверное, на пенсию отправили, возраст все-таки…

– Да нет, – вздохнул Степаныч, любуясь широкими округлыми Тониными плечами, – у нас хорошие врачи в цене. Просто так на пенсию гнать не будут. Тут другое. Была одна история… Никому я об этом не говорил, а тебе скажу, потому что я уже старый, а ты… А ты мне нравишься.

Тоня хохотнула. Степаныч понял, что получилось грубовато, поежился и взял принесенный официантом бокал с коньяком.

– Давай я выпью и расскажу… Эх, крепкий. Говорят, что не умею я коньяк пить. Как водку пью, залпом. А мне так вкуснее. Не люблю тянуть, прихлебывать… Ладно. Так о чем это я? Да. Пришел к нам однажды в больницу новый главврач. Турсунбеков Кайрат. Отчество не помню, он моложе меня был. Ну как у нас обычно бывает, раз начальство поменялось, то и в штате жди замен. Так и случилось. Кого-то уволили, кого-то перевели. Меня оставили, только ассистента поменяли. Нурлан, помню. Мелкий такой. Совсем еще пацан. Ни знаний, ни опыта. А гонора зато выше крыши. Ладно, думал я, сработаемся. Но сработаться не получилось. Во время операций ведь нужно, чтобы все было четко. А Нурлан меня каждый раз словно не слышал. Я его расширители прошу подержать, а он глазами только хлопает. Говорю бахилы надевать, а он в уличной обуви в операционную прет. Как дурак, ей-богу. Мог опоздать, прийти заспанный, зевающий. Один раз я на него наорал,