Кочевые повести - Илья Одегов

– Все равно уеду, – сказал Назар. – Да, сейчас чай попью и собираться буду.

– Никто тебя не выпустит, – повторил Абай.

– А я что, по-твоему, сам ничего не решаю?

– Нет, Назеке, не решаешь. У нас никто ничего не решает. Только делаем вид, что сами решения принимаем. А на деле…

– Черта с два! Ты выйди на улицу, на народ погляди. Сидишь тут, рассуждаешь, философ комнатный… Не знаю, как ты, а люди у нас чаще делают вид, что подчиняются. Особенно если менты поблизости. А сами все равно по-своему поступают. У нас в поселке как-то поставили знак, что проезд закрыт, дорога на ремонте, так ведь ни один человек в поселке не поехал в объезд. Представляешь? Ни один! И я тоже. А там траншея, вся дорога перекопана, проехать невозможно. И все до траншеи доезжали, ругались, разворачивались и ехали по объездной. У нас никто правилам подчиняться не хочет и не умеет. Ни обычный человек, ни тот, кто у власти. Никому правила не писаны.

– Назар, сам знаешь, рыба гниет с головы.

– Слушай, Абай, ну ты достал уже со своей философией! Вот чего ты ноешь? Это тебе не так, то не так. Властью недоволен? А кем конкретно? С кого власть начинается? Тут ведь и не разберешь. Где граница между тем, у кого есть власть, и тем, у кого власти нет? Вот, к примеру, есть у меня знакомый – Кудайберген, работал он егерем. У нас же там за поселком заповедник, помнишь? Работал так, как у нас обычно работают. Ездил по лесу важный, с ружьем наперевес. С туристов дань собирал за то, что костры жгут в неположенных местах. Привозил богатых охотников, бухал с ними ночами, а утром показывал тропы, по которым елики на водопой ходят. Тоже все за деньги, конечно. В итоге еликов в заповеднике становилось все меньше, а мусора все больше. Зато Кудайберген там был полноправный король. До поры до времени. Потому что однажды раз – и сняли его. Поставили егерем другого парня. Оказалось, что кто-то сверху хотел родственника своего пристроить. Парень оказался нормальным, леваки все равно отбивал, но чистоту более-менее в заповеднике навел. Понимаешь? Не во власти дело, не в блате, не в родственниках высокопоставленных, а в человеке. В каждом конкретном человеке. И неважно, богатый он или бедный, русский или казах… А у нас любят не о людях говорить, а о признаках. Бей богатых. Свергай власть имущих. Закрывай в гетто бедных. Американцы, русские, немцы, украинцы, казахи – какая разница? Все люди. В каждом народе и среди богатых, и среди бедных есть герои и подлецы, люди благородные и бессовестные. Преступления совершаются руками конкретных людей, а не всего народа.

– Хорошо говоришь, Назеке, только опять упускаешь главное. Правы ли люди только потому, что верят в то, что говорят? Ведь палач тоже верит, что его жертва заслуживает наказания. Приходится верить. Солдаты верят, что стреляют во врагов, иначе не смогут нажать на курок. Им тоже приходится верить. Верить генералам, верить судьям. А сейчас время такое, что не армия с армией воюет, не народ с народом, а человек с человеком. И это самая страшная война. Чтобы разрушить страну, чтобы навести в ней хаос, не нужно вводить экономические санкции или сбрасывать с неба бомбы, нужно просто впрыснуть в мозг людей чуть-чуть яда. Слегка отравить людей ненавистью. Аккуратно показать, кого и почему нужно ненавидеть. И люди сами друг друга сгрызут. Измажут дегтем, обваляют в перьях. Лучший друг врагом станет. Не понимают, что, других грязью поливая, сами чище не будут. А ненавидеть можно за что угодно: за цвет кожи, за веру, за марку автомобиля, за язык, за талант… Вот только ненависть эта чаще всего не собственная, а внушенная. Даже самого хорошего человека можно подтолкнуть на подлость. Нужно просто найти кнопку.

– Ладно, считай как хочешь. – Назар встал. – А я спорить с тобой больше не буду. Устал уже. Каждый день языками чешем. Надоело. У меня семья, дом, других забот хватает. А ты и дальше сиди в своем коконе, если тебе это так нравится.

– Ну вот ты и сам все увидел, – улыбнулся Абай, – я же говорил, тут везде паутина. Мне уже не вырваться. А ты попробуй, раз решил. Вдруг получится.

Назар подошел к Абаю и обнял его.

– Прощай, – сказал он.

– Привет, – ответил Абай.

14

Кончилось молоко. И хлеб заплесневел. А Алия любила есть по утрам кашу на молоке и бутерброды. В магазин идти не хотелось. Уж очень дома было тепло и уютно. Вчера Алия целый день сидела в кровати, укутавшись в одеяло, пила чай, смотрела в окно на падающий снег, листала книгу. Алия любила зиму, но только из окна. Ей нравился чистый снег, контуры черных деревьев на желтом небе, стаи нахохлившихся ворон. Но выходить на улицу, чувствовать, как кусает за щеки мороз, проваливаться по колено в снег – нет, это было не по ней. К тому же под окнами, прямо у подъезда стояла их машина, а в ней – Данияр. На Данияра Алия все еще дулась. Скучала, но дулась. И особенно из-за того, что тот до сих пор не пришел мириться. Мало того что бросил ее тут одну, так еще и возвращаться не торопится. Нет, с Данияром встречаться Алия не хотела. Она все приготовила: деньги, одежду и обувь – и решила дождаться, пока Данияр уйдет. Должен ведь он пообедать. А куда, интересно, он ходит в туалет? Хм. Алия посматривала в окно незаметно, не высовывалась. Наконец увидела, как Данияр вышел, поднял голову (Алия отпрянула), запахнул плотнее куртку и пошел по диагонали налево, через двор. Отлично. Алие как раз нужно было направо. Там, по другую сторону дороги, находился продуктовый магазинчик. Она быстро натянула одежду, накинула дубленку, обвязала платком голову, схватила деньги и выбежала из дома.

Даже в дубленке ей было зябко. Не холодно, а как-то промозгло. Неприятно. Пробирало. Алия обогнула дом и подошла к пешеходному переходу. Между проезжей частью и тротуаром тянулся длинный черный от копоти сугроб. Алия перелезла через него, увидела, что по дороге несется длинная серебристая машина, и приостановилась на всякий случай. Машина начала тормозить, скрипя колодками, расшвыривая снег из-под колес, и наконец встала у самого знака. Водительское окно опустилось, и оттуда высунулся широколицый парень в черных очках.

– Э, шалава! Ну чего встала? Давай, ногами двигай скорее!

Алия испугалась и побежала через дорогу. Какой-то мужчина, проходящий мимо, крикнул парню:

– Ты за языком следи! Здесь, вообще-то, пешеходный переход!

Парень пошевелил челюстями и с силой выплюнул комок жвачки в сторону прохожего. Машина взревела и сорвалась с места.

Перебежав улицу, Алия пошла спокойнее и только сейчас вдруг поняла, что произошло. От обиды на ее глазах выступили слезы, но тут же заледенели. Шмыгая носом, она зашла в магазин. Это была крохотная лавка, уставленная от пола до потолка всякой всячиной.

– Мне молоко, – попросила Алия, всхлипывая, – трехпроцентное. И хлеб. Какой есть?

– Кирпич, батон, – предложил мужчина-продавец. – Есть рогалики свежие.

– Давайте батон и три рогалика, – кивнула Алия. – Сколько с меня?

Обратно она по зебре не пошла. Решила дойти до перекрестка. Путь был на порядок дольше, зато на перекрестке стоял светофор. Перчатки Алия забыла надеть, поторопилась, поэтому рука с пакетом мерзла. Она шла к перекрестку и впервые за долгое время чувствовала себя одинокой.

15

– Леха? Лешка! Привет!

– Данька? Данияр, здорово, дружище! Сколько лет, блин! А я гляжу: ты, не ты? Как дела?

– Да ничего, потихоньку. Какими судьбами здесь?

– К тебе подсяду?

– Садись, конечно.

– Щас, секунду… Так, давайте мне уху, баурсаки и чайник чая. Да, черный. С молоком. Ну все, я весь твой.

– Рассказывай давай! Мы же сколько? Пятнадцать? Двадцать?

– Получается, с шестого класса и не виделись. С тех пор как ты перевелся. Ты-то в Алматы сейчас или проездом?

– В Алматы. Живу здесь неподалеку.

– Ох, а меня судьба по миру помотала. Я же после школы в Германию уехал учиться. Потом в России жил. Женился там, с женой в Канаду перебрался.

– А сюда?

– Сюда ненадолго приехал родителей навестить.

– Живы-здоровы?

– Мама болеет. Но все