Собрание сочинений в двух томах. Том I - Довид Миронович Кнут

видней с моей высокой крыши.

Качает небеса голубоватый бриз.

Рождаются слова. Мы скоро их запишем.

Дрожит мой старый дом. Он стар, мохнат, но тверд,

И не его страшит ветров непостоянство.

Мы скоро поплывем в небесный тихий порт,

На звездные огни, в чистейшие пространства.

Мой дом отчаливает. Глуше бьет прибой.

Мы погружаемся в морской неверный вечер.

Неведомых друзей приветствую рукой:

Прощайте, милые, до скорой братской встречи.

Прощайте, милые, я покидаю вас

И в этот строгий час, глухонемой, суровый,

Вам тороплюсь сказать в последний раз

Простосердечное и дружеское слово:

Я видел много бед и всяческого зла,

Тщету людской судьбы, затейливой и нищей,

Я знал живых людей, обугленных до тла,

И слышал голоса лежащих на кладбище.

Я видел, как весной здоровый человек,

Среди веселого земного изобилья,

Стоял и каменел, не поднимая век,

И каменно рыдал от страха и бессилья.

Как человек бросал жену свою и мать

И уходил блуждать, от скуки безумея,

И было нечем — незачем — дышать,

И воздух был ему гранита тяжелее.

Я слышал вой в ночи — нечеловечий зык,

Отчаянье живых пред гибелью бесцельной.

Таких не знает слов ни мой, ни ваш язык,

Чтоб рассказать об этой скорби беспредельной.

…И все же, уходя в поля иных времен,

Пред непроглядной мглой блужданий и открытий,

Всем знанием моим нелегким укреплен,

Вам говорю, друзья: живите и живите.

Воздайте Господу великую хвалу,

Закрыв сердца хуле, сомненью, укоризне,

За колыбель и гроб, за свет дневной и мглу,

За хор пленительный многоголосой жизни.

35. «В дремучей скуке жизни бесполезной…»

В дремучей скуке жизни бесполезной

Блюсти закон и ежедневный блуд,

Работать, есть и спать почти над бездной —

Вот праведный и мужественный труд.

Жить полной волей, страстной и упрямой,

В однообразьи оловянных дней.

Ходить упруго, весело и прямо

Навстречу верной гибели своей.

Нет подвига достойнее и выше:

Так жить, чтоб ничего не отдавать

Ни за бессмертье, что порой предслышим,

Ни за прошедших жизней благодать.

II

36. Посвящение

Благая весть с блаженной высоты,

                       Ты,

Свет радости в зияньи пустоты,

                       Ты,

Мой проводник на поприще мечты,

Прими вот эти бедные листы,

Свидетелей трудов и чистоты,

                       Ты!..

37. Восточный танец

В ответ на знак — во мраке балагана

Расторгнуто кольцо сплетенных рук,

И в ропоте восставших барабанов

Танцовщица вступила в страстный круг.

Плечо и грудь вошли степенно в пляску,

В потоке арф нога искала брод,

Вдруг зов трубы — и, весь в легчайшей тряске,

Вошел в игру медлительный живот.

О, упоенье медленных качаний,

О, легкий шаг под отдаленный свист,

О, музыка неслыханных молчаний,

И — вдруг — удар, и брызги флейт и систр!

Гроза. Безумье адского оркестра,

Раскаты труб, тревожный зык цимбал.

Как мечется испуганный маэстро,

Но все растет неукротимый вал.

И женщина — бесстрашная — вступила

С оркестром в сладострастную борьбу.

Ее из мрака музыка манила —

И шел живот — послушно — на трубу.

Но женщина любила и хотела —

И, побеждая напряженный пляс,

Она несла восторженное тело

Навстречу сотням раскаленных глаз.

О, этот час густой и древней муки:

Стоять во тьме, у крашеной доски,

И прятать от себя свои же руки,

Дрожащие от жажды и тоски.

38. «Я был пылинкою в игре миросмешений…»

Я был пылинкою в игре миросмешений,

Я еле был — в полунебытии…

Душа качала в первобытной лени

Видения бесцветные свои.

Я шел, кружась, сквозь пустоту и бездны,

Сквозь сладость первозданного огня,

Весь осиянный счастьем бесполезным,

Неудержимой радостью звеня.

Но там, где — ветром никогда не бита —

Душа росла в пространствах, как трава,

Где шли, моим покорные орбитам,

Веселые и нужные слова,

Где тишина цвела, благоухая миром,

Пришла ко мне — и возмутила кровь! —

Из хаоса и тьмы грохочущего мира

Незванная враждебная любовь.

Она пришла ко мне безжалостно и грубо

Сломать мой круг, мой стих, мою судьбу.

И душу обожгла, и опалила губы,

Чтоб солью огненной томить мою алчбу.

Вот ворвалась, пошла кружить и бесноваться,

Дыша стыдом, томленьем и тоской…

Остерегайся, ты, посмевшая ворваться

В мой гармонический покой!

В пустыне и огне, к отравленным колодцам,

Как некогда, меня швырнуть ты хочешь вновь,

Но снова — тверд и горд, иду с тобой бороться.

Любовь, обрушься! Трепещи, любовь!

Не доверяй себе. Беги, единоборства!

Вот в этом теле — бедном, как ковыль —

Сокровища стихов, терпенья и упорства,

Которые скалу разрушат в пыль.

Тяжка твоя ладонь — и я паду, быть может,

Но ныне я тебе велю:

Не слушай — не поверь! — дрожи смертельной дрожью,

Когда я крикну, сломанный, «люблю».

39. «…Нужны были годы, огромные древние годы…»

…Нужны были годы, огромные древние годы

Псалмов и проклятий, торжеств, ликований — и мглы,

Блистательных царств, урожаев, проказы, невзгоды,

Побед, беззаконий, хвалений и дикой хулы,

Нужны были годы, века безнадежных