Николай Караченцов. Глазами семьи и друзей - Андрей Николаевич Караченцов

должен играть – это его профессия, его работа. Одним только ожиданием работу эту не выполнишь. В то же время и мелькать беспрерывно не стоит. Есть опасность стать «всеядным», растерять свой дар, упустить время, необходимое для поисков новых решений, для попытки сделать сегодня не так и не то, что делал вчера.

В старину артистам было заказано читать о себе – считалось, что актёр может зазнаться или расстроиться. И то и другое одинаково плохо влияет на качество работы. Сегодня едва ли не все мои коллеги читают о себе критические отзывы. Не исключение и я. Когда хвалят, радуюсь… Когда ругают, стараюсь уговорить себя, что критика необходима прежде всего мне самому… Но… всё равно расстраиваюсь.

Профессия артиста, его работа, как, пожалуй, никакая другая, зависит от мнения большинства. В данном случае от большинства зрителей. Критик же – профессиональный зритель и, значит, призван точно выражать мнение аудитории. Сознавать это, помнить об этом важно – и критикам, и нам, артистам.

Валерий Золотухин и Николай Караченцов (1978 год)

Говорят, что наша актёрская школа лучше любой другой. Если говорить, предположим, о Шварценеггере как об актёре – это несерьёзно. Николсон – да, актёр, а Сталлоне, Ван Дамм… Главная проблема иностранного актёра в Голливуде – знание языка. Понятно, почему там много англичан. Иногда берут за мышцы, но не за то, что «это интересный актёр, надо его снимать».

Мне дважды предлагали остаться в Америке и поработать. Но через пять лет жизни в Голливуде предел мечтаний – третьеразрядное американское кино, где прощается акцент. Трудно себе представить, чтобы Спилберг увлёкся русским актёром. Потому что на языке мало мыслить, надо чувствовать – это природа актёрского существа. И перейти эту границу почти никто не смог, даже великий Жан Габен. Отказался. Уехал. Другое дело, что роль даже не капитана, прапорщика – это вилла, три машины и отдых по всему земному шару. Но я не хочу судьбы ни Олега Видова, ни Савелия Крамарова – это надо забыть о профессии. Но вернёмся к вопросу и перечислим голливудских звёзд 1970–1980-х годов, когда мы начали массово узнавать их продукцию, и пересчитаем наших звёзд того времени. И я не знаю, у кого их больше. Михаил Ульянов – одна фигура. Иннокентий Смоктуновский – другая. Да один только «Современник», только театр Вахтангова, его премьеры… Да возьмём хотя бы товстоноговский БДТ. Во всём Голливуде столько замечательных актёров не насчитаешь. То есть Запад и мы – это две несоприкасающиеся планеты. Но признаем и то, что у них очень приличная школа актёров среднего плана. Получая маленькую роль, наши актёры начинают думать в огромном диапазоне: от того, как их увидят родственники, до биографии своего героя; а вся задача – полицейский, который приносит письмо. Когда я смотрю американский фильм, я думаю: «Блин, может, действительно настоящего полицейского пригласили?» Настолько их актёр функционален, настолько он «не видит» камеры. Сидит, что-то печатает. Потом встал, пошёл. Благодаря этой части картины, этому фону для главных действующих лиц они здорово выигрывают. Тут они страшно наблатыкались. «По правде» прикуривают, «по правде» разговаривают, «по правде» живут, но в той части, в той зоне фильма, где не происходит пиков действия. А мне неинтересно смотреть, как человек ходит по улице и закуривает. Мне интересно, когда он в стрессовой ситуации, на пике переживаний. И вот тут они проигрывают. Я вижу у них, как актёр вместо сумасшедшего темперамента, разрушающего стены, использует истерику или двигательный «мотор». А переживания нет, и меня это не трогает. Но чаще всего они будут так снимать, чтобы мы не заметили, как этот артист мается. Я недавно смотрел «Гамлета» со Смоктуновским. Умереть можно, что там за существование внутри. И если считать по звёздам, но по актёрам-звёздам, то Николсон, Де Ниро, Дастин Хоффман, Аль Пачино… Кто ещё? Том Круз мне уже неинтересен. Или Ричард Гир? Извините, у нас в российских театрах таких…

Мне трижды серьёзно предлагали заняться преподавательской деятельностью, набрать курс. Самым ответственным было предложение Виктора Карловича Манюкова, руководителя моего курса в школе-студии МХАТа. Он сперва намекал, потом недоговаривал и, наконец, незадолго до кончины, пригласил к себе в дом. Пригласил на обед. На столе алкоголь. Вроде бы я уже вырос. Уже не студент, которого привели покормить. Долгий и серьёзный разговор. Он считал, что я могу быть педагогом. Но моё время не пришло, я не наигрался. А однажды мне позвонил Алексей Владимирович Баталов, мы говорили две ночи напролёт. Во ВГИКе есть целое направление, исповедующее традиции Московского Художественного театра, а я выкормыш этой школы. Приглашение взять актёрский курс во ВГИКе более чем лестное, но я отказался. Я мучился, не спал. Но я настолько патологически люблю свою профессию, а если учить – надо бросить всё. Надо себя целиком ребятам отдать. А появляться один раз в месяц: «О, Николай Петрович!» – и убегать, раздавая указания ассистентам, – это несолидно.

Может быть, от невероятной загруженности, может быть, от того, что я играю такие роли – они меня омолаживают? В природе любой творческой профессии есть что-то детское. Классический пример – Татьяна Ивановна Пельтцер и Евгений Павлович Леонов. Несмотря на их интеллигентность и образованность, они до самой смерти в восприятии мира оставались детьми.

Школа искусств Красноармейска

Где-то в середине 1990-х годов ко мне подошёл каскадёр, с которым я работал на картине «Человек с бульвара Капуцинов», зовут его Николай Астапов. Николай Александрович Астапов. «Коля, помоги». Я спросил: «Чем?». Он: «Я хочу создать лучшую в мире школу искусств». Я поинтересовался: «Зачем тебе это надо?» – «Понимаешь, – говорит Астапов, – больно смотреть на наших артистов. Горько, противно, обидно. Рыхлые, не в форме. Надо, чтобы у нас выросли свои Бельмондо. А для этого актёра надо учить сызмальства. Я хочу добиться того, чтобы со всех театральных институтов мира ко мне бежали и спрашивали: «Кто у вас сейчас выпускается?»». Я согласился: «Похвальная идея». Я знал, кто такой этот Коля Астапов. Он – бессребреник, во-первых. И фанатик, во-вторых. Кстати, у него есть опыт педагогической работы – он преподавал сценическое движение, фехтование во ВГИКе и в Щукинском училище. В нашем театре в спектакле «Трубадур и его друзья» – парафразе «Бременских музыкантов» – Коля ставил пластику. Я мог с ним предметно разговаривать. Спросил: «Где ты хочешь свою школу создать?» Он: «Есть такой город, называется Красноармейск». – «Где этот город?» – «В Пушкинском районе Московской области… точнее, на окраине Московской области». – «Сколько, – говорю, –