Николай Караченцов. Глазами семьи и друзей - Андрей Николаевич Караченцов

лично меня, то, безусловно, всего я не умею. Но стремлюсь к этому и буду стремиться всегда. Здесь я максималист. Не могу взять на себя смелость и заявить: я стал актёром. Поверьте, не из ложной скромности – из простого осознания того, что постижение тайн и премудростей этой профессии требует от человека всей жизни без остатка. И потому трудностей здесь не счесть. Они были, есть и, хочется верить, будут – как те вершины, которые ещё не преодолел, но которые зовут, заставляют искать, пробовать – словом, работать.

Русские не сдаются!

Если вопрос сформулировать иначе – как начал становиться актёром? – отвечу: к девяти годам окрепло желание поступить в хореографическое училище. Однако намерение это вдребезги разбилось о непреклонность мамы. «Нет, – заявила она, – только не балет!» Ей, балетмейстеру с солидным опытом и стажем, было, по всей вероятности, виднее. И я быстро утешился.

Школа, которую я оканчивал, была обычной во всём, кроме одного, – она оказалась, так сказать, «в активе» Центрального детского театра. Мы дежурили в фойе во время антрактов, помогали контролёрам, а самое главное – участвовали в обсуждении спектаклей и, таким образом, пересмотрели весь тогдашний репертуар. Так постепенно, изо дня в день, мы привыкали к театру, узнавали его, так рождалась поначалу, быть может, неосознанная, но с каждым днём крепнувшая любовь к театру. И потому, когда мне и моим товарищам предложили поступить в самодеятельную студию при ЦДТ, решение пришло молниеносно: конечно да! Я же умудрился попасть ещё и в театральную студию при Доме кино. И там, и там педагоги в один голос советовали: после школы иди в театральное училище, попробуй – должно получиться. Рискнул, но, откровенно говоря, без особого энтузиазма. Однако, впервые попав в Школу-студию МХАТа, ощутив её непередаваемую творческую атмосферу, отчетливо понял: это моё. Сдавал экзамены трудно, не всё ладилось, но студентом все-таки стал…

Я прекрасно осознаю, что любовь к избранной профессии – любовь преданная, на всю жизнь – может быть и безответной. Надо научиться ждать и терпеть. И, играя «на выходах», в крошечных бессловесных эпизодах, получать огромное наслаждение и постоянно, настойчиво готовить себя к главной роли. А когда получишь её, когда режиссёр скажет: «Молодец!», когда в зале раздастся гром аплодисментов и, как писали в старину, наутро ты проснёшься знаменитым, всё-таки не верить в успех и отдавать себе отчёт в том, что по-настоящему ты ещё ничего не сыграл. И так всё время, сколько бы главных ролей ни было. Актёр должен быть всегда разным, ведь он лицедей. Но тем не менее в каждой роли должно присутствовать его неповторимое личное «я». В идеале актёр как бы «надевает» на себя роль для того, чтобы с её помощью, через неё говорить со зрителем о том, что его волнует сегодня. Каждая роль требует новых, особенных красок, средств выразительности. В телефильме «Собака на сене», скажем, главным для меня был гротеск, в спектакле театра имени Ленинского комсомола «Юнона и Авось», где я играю Николая Петровича Резанова, русского дипломата и мореплавателя, – романтическая приподнятость, накал чувств, трагедийный пафос. А телевизионная эстрада, исполнение песни требует, безусловно, совсем другого стиля поведения, иной манеры игры – и тоже, кстати, в зависимости от темы и мелодии песни.

Артист не вправе оценивать то, что им сделано. Особенно во всеуслышание. Скажу, что кинематограф подарил мне возможность сыграть то, что я не играл в театре, – к примеру, в фильме по пьесе Александра Вампилова «Старший сын» и в картине «Белые росы», поставленной по сценарию Алексея Дударева. Встреча с такой драматургией, с такой литературой – уже радость.

Николай Караченцов с коллегами по театру в гримёрной

Сейчас как зритель стараюсь смотреть новые фильмы как можно больше. Считаю это частью моей работы. К сожалению, впечатления от множества фильмов последнего времени не радужные. Удручают аморфность, вторичность мысли, удивительная непохожесть экранной жизни на ту, что течёт за пределами кинозала, плоское однообразие характеров героев, в которых невозможно узнать живых людей. А потому и воспринимается такая картина не иначе, как с недоумённым пожатием плеч: «Как в кино!»

И вот ещё о чём. Как театральный актёр, часто снимающийся в кино, могу сравнивать стиль и профессиональный уровень режиссёрской работы в театре и кинематографе. И здесь вновь не обойтись без слова «к сожалению»: да, к сожалению, иной раз кинематограф в этом отношении не выдерживает сравнения с театром. У кинокамеры, с мегафоном в руках часто оказывается не просто ремесленник (это-то куда ни шло!), а неумелый халтурщик. Работа с актёром, его «режиссёрские» указания и разъяснения выглядят частенько примерно так: «Здесь нажми, а в этой сцене полегче, тут встань правее, а потом, наоборот, прямо перед камерой». И всё. Проку от таких указаний мало. Конечно же, я не хочу умалять подлинные достижения отечественного киноискусства последнего времени – эти фильмы глубоко задели за живое, остались в памяти. Но я думаю, об уровне кинематографа судят не только по вершинным достижениям, но ещё и по так называемому основному потоку. Он же, этот поток, часто вызывает в зале раздражение и скуку.

Без риска немыслим поиск, а без поиска какое же искусство? В этом смысле главный режиссёр нашего театра Марк Захаров служит для меня своего рода эталоном, примером даже. Он не боится рисковать – и в выборе тем для спектаклей, и в поисках новых, кажущихся поначалу непривычными форм своих сценических и телевизионных работ. Вместе с коллегами и друзьями по театральной труппе участвовать в этих поисках – большая, истинная радость для меня.

Мне не кажется справедливой или тем более перспективной ситуация, когда искусство зачисляют по рангу «обслуживающего персонала», а зритель, удобно устроившись в кресле, снисходительно разрешает немного поразвлечь его. Точно так же бесперспективной, лишённой оснований считаю эдакую высокомерную позу иных «творцов»: мы, мол, создали, а поймёте ли вы, не имеет значения. Быть чуть-чуть впереди зрителя, будоражить его душу, побуждать к серьёзным раздумьям о жизни, тревожиться и радоваться вместе с ним – не в этом ли и состоит истинное предназначение искусства? И тут не надо бояться, что иные «потребители зрелищ», привыкшие к облегчённому, бездумному суррогату вместо искусства, не поймут, не оценят. Угождать неразвитому вкусу, а значит таким образом пропагандировать его, конечно, проще и безопаснее. Однако к искусству это «чего изволите?» не имеет отношения.

Что лучше для настоящего артиста – терпеливо ждать «своего Гамлета» или играть всегда, постоянно, что бы ни предложили? И то и другое неверно. Артист