Капитан Сорвиголова - Луи Буссенар

Бр-р!.. Под ним, над ним, во всех направлениях тянулись и пересекались длинные фосфорические полосы. Акулы! Не очень, правда, крупные и не очень проворные, но сколько же их было тут, этих невероятно прожорливых бестий!

Беглецу вспомнился совет побольше барахтаться, вертеться, дрыгать ногами и, наконец, в тот момент, когда акула повернется брюхом вверх, чтобы схватить добычу, нырнуть поглубже. И он вертелся что было мочи, дрыгал ногами, барахтался. Но кругом стояла такая темень, что разглядеть этих морских гиен не было никакой возможности, и об их присутствии говорила лишь фосфоресценция.

Проплыть три мили — это не шутка для мальчика шестнадцати с половиной лет, да к тому же едва оправившегося от ран и изнуренного двумя мучительными переездами — сначала в вагоне для скота, потом в бронированной башне крейсера, не говоря уже о том, что все последние дни он почти ничего не ел. Его преследовала целая стая акул. Были минуты, когда юноша холодел от страха, чувствуя прикосновение плавника или слыша, как лязгают зубы хищника. Морская вода, разъедавшая израненные руки, причиняла невыносимо острую боль.

И все же наш храбрый Сорвиголова бесстрашно плыл вперед. Трудно было дышать, ломило все тело. Волны то и дело опрокидывали юношу, ударяя по тюку с одеждой, который он тащил на спине, как улитка раковину.

Береговые огни уже были недалеко. Самое трудное позади. Мужайся же, Сорвиголова! Крепись! Еще четверть часа — и ты спасен!

К несчастью, чтобы уберечься от шнырявших вокруг акул, беглецу приходилось прибегать к довольно неритмичной гимнастике, которая вконец истощила его силы. Хлебнув изрядную порцию морской воды, он понял, что тонет. Жан тут же прекратил барахтанье, скоординировал свои движения и снова поплыл вперед.

Но через какое-то время его опять потянуло вниз. Еще раз он глотнул непроизвольно соленой воды. Закашлялся. Сперло дыхание. Отяжелели ноги…

«Неужели конец? — подумал наш герой. — Скверная штука!.. А впрочем, все лучше, чем заточение!»

Бум! — загремел и отдался по воде первый пушечный выстрел, прорезавший огненным пламенем ночную тьму. И в то же мгновение вспыхнули электрические прожекторы на кораблях и в форту, по заливу забегали широкие яркие полосы, и стало светло как днем.

Неужели конец? Столько усилий — и все напрасно!

Но в ту самую минуту, когда Сорвиголова уже считал себя погибшим, его ноги коснулись твердой почвы. Помутневшим взором юноша различил в темноте за застывшим посреди гавани ослепительным лучом прожектора какую-то темную массу. То были слегка выступавшие из воды прибрежные валуны.

Жан вылез и растянулся на них, чуть живой. Зарывшись из предосторожности в густые водоросли, он тут же заснул мертвым сном — под грохот пушек и под лучами электрических прожекторов. Казалось, пушки гремели, а прожекторы светили во славу его мужества!

Проснулся Жан утром. И хотя на небе сияло солнце, морские водоросли отлично скрывали беглеца от постороннего взгляда. Юноша чувствовал себя менее утомленным, но зверски голодным — до боли сводило живот и бурчало в кишках.

Кругом царила удивительная тишина. Оглядевшись осторожно, Жан убедился, что его пристанище, вплотную приткнувшееся к крепостной стене, нельзя было увидеть ни через бойницы, ни даже с вышки форта.

Обнаружив в воде множество устриц, Сорвиголова, воспользовавшись шумом прибоя, стал разбивать камнем раковины и заглатывать с жадностью одного моллюска за другим. Этот своеобразный завтрак длился довольно долго. И неудивительно, если принять во внимание аппетит беглеца, род пищи и способ ее приготовления.

Насытившись, юноша снова уснул под спасительным покровом морских растений. Всего на каких-нибудь три часа — небольшой послеобеденный отдых!

Выспавшись, молодой человек, уверовав в свою относительную безопасность, облачился в промокшее платье и приступил к разведке, чтобы получше запомнить расположение строений в крепости, из которой выбраться намеревался этой же ночью. Но, прокрадываясь вдоль стены, он внезапно провалился по самые плечи в яму. Прямо напротив него начиналась высеченная в камне крутая лесенка, ведшая к потерне[62].

«А что, если взобраться!» — подумал Сорвиголова.

На первый взгляд эта мысль может показаться безумной. Однако чаще всего бывает так, что самые дерзкие замыслы осуществляются наиболее легко.

Когда начало темнеть, юноша снова спрыгнул в яму и, тихо ступая, поднялся по лесенке в потерну. В ее стене имелось окно в форме бойницы, откуда раздавался звон стаканов и тарелок.

Заглянув внутрь, Сорвиголова увидел пустое помещение с полуоткрытой дверью, за которой, по-видимому, и располагалась кухня или столовая, а может быть, и кладовая, и тотчас же пролез в окно. Убедившись, что в соседней комнате тоже никого нет, вошел в нее. На столе стояли наполненные какой-то едой судки, на стене висели серое домашнее платье и белый передник, оставленные, очевидно, служанкой.

У Жана мелькнула нелепая, а быть может, и гениальная мысль. Смельчак влез в платье прямо в своей одежде, взял в руки судки и решительно толкнул еще одну дверь. Очутившись в узкой открытой галерее, он прошел по ней на небольшую площадку и, низко опустив голову, прошмыгнул мимо стоявшего там часового.

— Как вы сегодня торопитесь, мисс Мод! — заметил ему вдогонку солдат. Округлые щеки, свежий цвет и женственные черты юношеского лица Жана — все это при сумеречном свете ввело англичанина в заблуждение.

Сорвиголова пересек широкий двор, вышел через ворота на подъемный мост и удачно проскользнул мимо другого поста.

— Спокойной ночи, мисс Мод! — донеслось ему вослед.

С сильно бьющимся сердцем, сам не веря в свое освобождение, Жан шагал по улице. И если бы не боль в ладонях с содранной кожей, все было бы прекрасно. Он превратился в известную всему гарнизону мисс Мод, чье платье надежно защищало беглеца от подозрительных взглядов. Кроме того, в его распоряжении оказался изрядный запас съестного, достаточный, чтобы накормить целый взвод английских солдат.

Он шел наобум, стараясь как можно быстрее покинуть город, и вскоре оказался на широкой дороге с жилыми домами по обеим сторонам. Очевидно, это было предместье Саймонстауна.

Послышались паровозные гудки и лязг вагонов: где-то поблизости находился вокзал. А Жан все топал и топал, преследуемый поднимавшимся из судков вкусным, щекочущим ноздри запахом.

«А не присесть ли пообедать? — подумал он. — Мой желудок уже давно успел позабыть об устрицах, и я голоден, как акула».

Юноша подошел к особняку, окруженному легкой проволочной изгородью, обрамленной пышно разросшейся высокой душистой травой.