Капитан Сорвиголова - Луи Буссенар

По тому, как часто повторялось его имя в английском лагере в Ледисмите, капитан молокососов понял, что пользуется тут столь же почетной, сколь и опасной популярностью.

Пленников побросали как попало в каземат, стены которого были выложены, словно блиндаж, железнодорожными шпалами, и заперли, не дав ни корки хлеба, ни глотка воды. Бедные сорванцы провели тяжелую ночь: их мучила жажда, они истекали кровью и задыхались. Сорвиголова утешал и подбадривал товарищей, насколько это было возможно, однако перевязать их раны в кромешной тьме так и не сумел.

Но вот рассвело и наступил день, когда должна была решиться их участь!

Первым из каземата вывели капитана Сорвиголову. Судя по доломану[55] цвета хаки и двум золотым звездам, вышитым на эполетах, его доставили к драгунскому капитану. С нескрываемой иронией разглядывал офицер командира молокососов, охранявшегося четырьмя солдатами, стоявшими прямо и неподвижно, словно деревянные истуканы, и, как и подобало истым англичанам, с надменным выражением лица. Вдоволь насмотревшись, драгунский капитан без околичностей приступил к допросу:

— Значит, вы и есть тот самый француз, известный под именем «Сорвиголова», который возглавил интернациональный отряд юных волонтеров?

— Да, это я! — гордо ответил Жан Грандье, глядя прямо ему в лицо.

Офицер зловеще улыбнулся, вынул из внутреннего кармана доломана небольшой бумажник и достал оттуда сложенную вдвое визитную карточку. С нарочитой и насмешливой медлительностью он разогнул ее и, поднеся к глазам Жана Грандье, произнес:

— Значит, вы — автор этого фарса?

Сорвиголова узнал одно из пяти писем, отправленных им членам военно-полевого суда. Читатель уже знает, что в этих посланиях командир молокососов напоминал убийцам Давида Поттера о смертном приговоре, который вынес им бур, и уведомлял их о том, что он, Сорвиголова, исполняя последнюю волю своего друга, поклялся истребить их всех.

Сорвиголова был оскорблен столь откровенно пренебрежительным отношением к его угрозе.

— Этот фарс кончится вашей смертью! — крикнул он, покраснев.

— Я капитан Рассел, — продолжал, улыбаясь, офицер, — командир второй роты седьмого драгунского полка. Как видите, осужденный на смерть чувствует себя неплохо.

— Поживем — увидим, — ответил Жан.

— Милый мой французик, вы — настоящий хвастун! Советую изменить тон. Взбесить меня вам все равно не удастся, честное слово! А вот кнута вы отведаете.

— Человека, которого оценили в двести фунтов, не наказывают кнутом… Между прочим, голова моя сто́ит гораздо дороже. Кроме того, я — солдат и требую, чтобы со мной, как с военнопленным, обращались подобающим образом. Я столько поубивал ваших, что вполне заслуживаю этого.

Офицер побледнел, закусил ус и уже без улыбки, отрывисто, точно пролаял, крикнул:

— Нужна информация! Отвечайте! Отказываться не советую. Все равно заставим.

— Спрашивайте!

— Сколько буров против наших линий?

— Не все ли равно, если восемь дней назад они сумели нанести вам сокрушительный удар, хотя их и было во много раз меньше, чем вас?

Офицер побледнел еще сильнее:

— Сколько у вас стволов?

— Маузеровских винтовок? Не знаю. А вот ли-метфордовских — около тысячи, мы отобрали их у ваших солдат.

— Последний вопрос: что стало с герцогом Ричмондским и его сыном?

— Я лично приказал перенести этих двух тяжело раненных джентльменов в бурский госпиталь. Теперь они вне опасности.

— Достаточно. Вы отказались ответить на два первых вопроса, и я вынужден передать вас в распоряжение Колвилла — майора третьего уланского полка.

Это имя заставило молодого француза вздрогнуть. Колвилл! Еще один из убийц Давида Поттера.

Сорвиголова, не скрывая ненависти, пристально взглянул на вошедшего офицера. Это был длинный, как жердь, сухопарый и желчный англичанин с высокомерным и жестоким выражением лица. Жан поклялся в душе всегда помнить о нем, если только удастся вырваться из этого осиного гнезда.

— Дорогой мой Колвилл, позвольте представить вам мистера Сорвиголову, небезызвестного вам нашего будущего палача.

— Вот как! — презрительно ответил майор. — Тот самый мальчишка, который осмелился послать офицерам ее величества идиотские, оскорбительные письма? Ну что же, повеселимся!

— Право же, — пробормотал Рассел, — не хотел бы я очутиться в шкуре этого хвастунишки, с которым Колвилл решил развлечься!

Майор поднес к губам стек[56], к рукоятке которого был прикреплен свисток. Раздалась пронзительная трель, и тотчас в кабинет влетел уланский сержант.

— Максуэл, — процедил сквозь зубы Колвилл, — забери-ка этого парня и сыграй с дружками в охоту на кабана.

Речь шла о свирепой, варварской забаве английских улан, которые с азартом предавались ей, заменяя дикую свинью пленными из «низших» рас. Но никогда еще, насколько известно, в роли «вепря» не выступал европеец. Бедному Жану первым из белых людей предстояло стать жертвой глумления, которому вскоре подверглись многие попавшие в плен буры.

Услыхав передававшийся из уст в уста призыв «подколем свинью!», десятка два улан схватили оружие и вскочили на коней. Жана поставили лицом к полю, на котором выстроился взвод сержанта Максуэла. Майор Колвилл, желая продлить удовольствие, приказал одному из пехотинцев:

— Дать ему ранец!

Передавая его Жану, солдат, более человечный, чем его командир, шепнул:

— Защищайся им, как щитом. Главное, не бойся и старайся парировать удары.

Вокруг толпились офицеры всех родов войск, с любопытством ожидая зрелища, которое по жестокости мало с чем можно сравнить. Прозвище «Сорвиголова» не сходило с уст, но произносилось оно без ненависти, скорее с оттенком сочувствия, к которому примешивалась известная доля уважения.

— Сорвиголова!.. Так это он и есть?.. Бедный парень!

— Смотрите, да он совсем и не боится. Ну и храбрец! Хотите пари, Рассел? — предложил майор. — Ставлю десять фунтов, что этот мошенник пустится наутек, как лисица от гончих, и его с одного маху подколют чуть пониже спины.

— Идет! — смеясь, ответил драгунский офицер.

Взвод стоял в двухстах метрах от пленника.

— Вперед! — проревел сержант.

И взвод помчался бешеным галопом. На Жана Грандье несся ощетинившийся пиками, сверкавший сталью смерч из людей и коней. Сорвиголова заслонил ранцем грудь и, крепко упершись ногами в землю, ждал удара. И он не заставил себя ждать. Юноша почувствовал, что его буквально подбросило в воздух. Перекувыркнувшись два или три раза, он грузно рухнул на землю. Левое плечо было изодрано, правая рука кровоточила. Но все же ранец отвел и ослабил удары, направленные в грудь.