Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Алексею что-то приснилось, он закричал во сне, звал на помощь, пугая рычанием самого себя, и долго не в силах был очнуться. Вскочил, вылез из палатки. Громадная река, вся в огнях, шла, отражая россыпь звездного неба, по которому тек поток звезд, похожий на огненную реку. Сырая, холодная ночь. Крик его никого не разбудил. Собака с удивлением посмотрела. А бывало, чуть она залает — все просыпаются сразу.
Горы велики, и луна светит, и река холодна, идет мерно, кажется, что в ней собрана не только вся вода Сибири, но и все ее могущество. Это сила Сибири движется к океану.
Сибирцев постоял, подышал и опять полез в жаркую духоту.
А молодой матрос лежит в мокрых сапогах. Матросы бывалые. Некоторые постарше Алексея. А вот новичок заснул, не сняв мокрые сапоги. Сибирцев встал на колени и стянул сапоги с мальчика, посадил их на палки над огнищем у костра, близ палатки. А на босые ноги бросил ему ворох травы из мешка, взятой в деревне у гольдов, чтобы, по их примеру, употреблять вместо портянок. «Будет ли у меня свой сын?» — подумал он.
На рассвете палатка уложена в шлюпку. Якорь, весла, мачта, паруса, войлоки для подстилки, фуфайки и клеенчатые куртки в сундучках, ящики с продуктами, спирт и лекарства — все на местах.
После горячей ухи и вяленого мяса разместились. До фарватера прошли на веслах: полезно размяться.
Ветры чередовались. Не так-то быстро идем, как Муравьев уверял. Только при попутном — необычайно быстро. При низовом — лавировали.
Становилось суровей. На берегах и на островах всюду еще только цветет верба на безлистых желтых, черных и ярко-красных прутьях тальника. Мутная вода в реке, и кое-где под скалами видны льды на берегах.
Алексей и большинство матросов шли здесь впервые. На берегах еще есть дубовые и липовые рощи, но все больше хвойных зарослей, и видны пятна темных кедров, стоящих как тучи в хребтах.
Над лодкой летели караваны птиц. Раздавался выстрел. Собака, бросаясь с борта шлюпки, плыла и доставляла подстреленного гуся.
На далеком берегу, под горами, видна гольдская деревушка, берестяные амбарчики на сваях, глинобитные зимники с деревянными трубами. По всем признакам это стойбище Бельго. Ветер дул попутный, и до сумерек, казалось бы, еще долго можно идти быстрым течением: в Бельго заходить не с руки. Но решили приваливать. «Нужен отдых», — подумал Сибирцев. Хотя никто не роптал, но видно, что все выбивались из сил, Алексей по себе чувствовал. Желая подать пример и не засиживаться, он исполнял все работы в очередь с матросами и на привалах, и в шлюпке. Он изнурял себя. Гусей сегодня настрелял в свое удовольствие. Отдадим гольдам. У них ружей таких, как у нас, нет. Заряды жалеют, за порох здешние торговцы выматывают из них душу, как слыхал Сибирцев. Бьют гольды гусей из луков стрелами или ловят какими-то своими туземными, попросту говоря, первобытными устройствами, как в каменном веке. Это мы по дороге уже видели.
Гольд Удога заметил русскую шлюпку задолго до того, как она пристала. Он вышел встречать, надев на себя военную фуражку и мундир. На груди у него медаль. Матросы обрадовались, словно встретили знакомого. Им, может быть, показалось, что близок морской берег. Все дисциплинированно молчали, но о настроении можно догадаться по просиявшим физиономиям.
Удога высок, с приятным смелым лицом. Он довольно хорошо говорил по-русски. Пригласил гостей к себе в дом, и когда снял форменную фуражку, то из-под нее вывалилась длинная коса, а половина головы оказалась выбрита. Тут разочарование появилось на лицах спутников Алексея. Явно перед ними был не настоящий моряк, что-то вроде ласкара или кули из английского полка милитери-сервис.
Удога в этот вечер, несмотря на косу, заслужил всеобщее доверие и расположение. Сначала на столе появились превосходные горячие пельмени из свежей осетрины и тала из мелко наструганного максуна, обильно осыпанная рубленым лесным луком, что и для Алексея, и для матросов было в диковинку и в отраду. Прислуживали за столом молодая жена Удоги и его дочь, прехорошенькая юная девушка в голубом шелковом халате. Появилась и другая знаменитость, тоже приятель Муравьева — гольд Чумбока, родной брат Удоги. У него медаль на рубахе; мундира на нем не было.
Чумбока нервно стал объяснять, что стойбище сейчас почти пустое — никого нет.
— Думаешь, все убежали, какая болезнь, — спросил он Сибирцева. — боишься? Нет, большой болезни нет… Где-то ходит, конесно… Сейчас не болезнь, а рыбалка. Все уехали на летний дом, на протока.
Братья ожидали, что в низовья, как и каждый год, пойдут русские суда, не уходили из зимнего дома и рыбачили и охотились поблизости. Удога отказался идти проводником. Зимой он женился. Наездной русский поп крестил его невесту, и они венчались. Ясно, что Удога не мог оставить молодую жену. Брат его Чумбока тоже не соглашался идти на шлюпке, у него были какие-то свои намерения, он несколько раз спрашивал про Муравьева, может быть, хотел встретиться.
Чумбока производил впечатление большого пройдохи, он всех знал, всюду бывал, при маньчжурах убегал из родной деревни, жил на Охотском берегу, встречался с моряками со всего света, тут же признался, что гиляк, его приятель, держал его в рабстве и хотел продать.
Матросы соблюдали свою честь, они при исполнении важнейшего приказания генерал-губернатора, каждый показывает, как моряк умеет владеть собой. Никто из них не улыбнется, не скажет лишнего слова, если говорят, то по делу.
— Дай мне холодной воды, — подавая пустую морскую кружку, сказал прелестной дочери хозяина Маслов.
Девушка поняла, зачерпнула в глиняной китайской кадушке. Родниковая вода вскоре была не только перед Масловым, но и перед всеми. За сытной и жирной едой не выпить такой воды грех. А поначалу, зная морские обычаи, Удога всем поднес по чарке водки, как на корабле, когда хотят поощрить команду.
— А у тебя ром есть? — спросил Чумбока у Сибирцева.
— А ты хочешь рома?
— Нет! Чо, у меня, что ли, рома нет! — И опять Чумбока стал рассказывать, как он плавал по морю с гиляками, пил ром с американом, как были у японцев, Невельской пришел, признал его за разбойника, хотел повесить на рее. И что без рома в море к китайцам идти нельзя. У них водка вонючая. Пить не станешь.
Сибирцев сказал, что бывал в Китае.
— А если бывал, так че опять пошел? Че там хорошего? Че не видел?
