Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

Я не могу не уважать Вас, но и не могу сочувствовать Вашим действиям как члена совета общины. Я знаю, что Вам тяжело, и в этом сочувствую Вам всей душой, т. к. искренно уважаю и люблю Вас как одного из лучших людей, которых знал.

После Вашего письма я хотел ехать к Вам, потом решил написать Вам, чтобы узнать, когда можно Вас видеть, а теперь, как видите, не удержался и расписался опять. Если Вы захотите поговорить со мной, то известите меня, когда можно приехать к Вам, и я буду у Вас. Еще раз благодарю за Ваше письмо и прошу не сердиться на меня, если в моем письме какие-нибудь выражения будут казаться резкими. Я пишу Вам не для того, чтобы сделать Вам неприятность.

Глубоко уважающий Вас и готовый к услугам

И. Алексинский».

Письмо И. П. Алексинского на имя попечительницы Е. П. Ивановой Луцевиной.

«Многоуважаемая Елизавета Павловна!

12 января 1901 г.

Из письма Владимира Федоровича я у знал, что заявление мое на имя попечительницы Иверской общины признано им написанным в невежливой форме. Я очень удивлен и огорчен, что моему заявлению придан такой оттенок, но во всяком случае считаю долгом просить у Вас извинения, если тон моего заявления на имя попечительницы Иверской общины найден Вами невежливым. Насколько помню, заявление мое было написано в следующих выражениях: «Имею честь заявить вашему превосходительству, что я прекращаю прием больных в лечебнице Иверской общины Красного Креста с 1-го января 1902 года».

Мотивировать чем-либо свое заявление я считаю излишним, т. к. ссылка на домашние или семейные обстоятельства, как это сделали некоторые товарищи, была бы неправдой, а приводить действительные мотивы я нашел неудобным. Я настолько уважаю Вас и Вы так хорошо относились всегда ко мне и жене моей, что у меня и мысли не могло быть обидеть Вас заявлением, написанным в невежливой форме. Вдадимир Федорович указывает на эту невежливую форму как на доказательство, что я не любил дела общины и что мне не тяжело было ее оставить. Не могу верить в искренность этой фразы; неужели он может придавать тону моего заявления больше значения, чем моему отношению к общине в течение 4-х лет. Напротив, скорее в заявлениях тех, которым больно было оставить дело общины, чем в заявлениях лиц, равнодушно относившихся к нему, могла проявиться некоторая сухость и даже резкость. Причин для нее слижком достаточно в тех грустных событиях в общине, которые не могли бы произойти, если бы Вы в это время были в Москве. Это не только мое твердое убеждение, но и многих товарищей.

Еще раз очень прошу Вас извинить меня, если тон моего заявления найден Вами невежливым, и прошу принять от меня и жены моей уверение в нашем глубоком к Вам уважении и совершенной преданности.

И. Алексинский»

Этим печальное событие в Иверской общине не окончилось. В февральской книжке журнала «Хирургия» было напечатано письмо врачей, оставивших Иверскую общину.

<…>[553]

Прочтя это письмо, полное искажения истины, я написал опровержение и послал его при следующем письме профессору Дьяконову – редактору журнала «Хирургия»:

«Милостивый государь Петр Иванович!

г. Москва 12 апреля 1902 г.

Препровождая при сем вашему превосходительству мои возражения на коллективное письмо «врачей, оставивших Иверскую общину», прошу напечатать их на основании 139 ст. Устава о цензуре и печати непременно в апрельской книжке уважаемого журнала «Хирургия», издаваемого под вашей редакцией.

О получении моего «письма в редакцию» и согласии Вашем напечатать прошу Вас не отказать уведомить меня до 17-го сего апреля.

Извините меня, что позволяю себе беспокоить Вас в неприсутственный день, но не откладываю моего письма до окончания праздников, чтобы оно не запоздало к печати апрельской книжки.

Пользуюсь случаем просить Вас принять уверение в глубоком почтении и уважении

Вашего превосходительства покорный слуга В. Джунковский».

Не получив никакого ответа на это мое письмо, я вынужден был потребовать напечатание моего возражения через цензурный комитет, к которому я обратился со следующим заявлением:

«В Московский цензурный комитет.

Члена совета Иверской общины сестер милосердия

капитана гвардии В. Ф. Джунковского

Заявление

Имею честь представить в вышеозначенный Комитет копии моих писем П. И. Дьяконову и в редакцию журнала «Хирургия», на которые я от профессора Дьяконова ответа не получил, прося распоряжения комитета в напечатании моего «письма в редакцию» в апрельской книжке журнала «Хирургия».

В. Джунковский.

18 апреля 1902 г.»

Копию этого моего заявления я препроводил П. И. Дьяконову при письме. Только после этого было напечатано мое письмо в редакцию, причем П. И. Дьяконов позволил себе вопреки закона о печати тут же писать в выносках опровержения. <…>[554]

Вернусь к тому времени, как я начал описывать мою деятельность по Иверской общине, предшествовавшей печальному инциденту.

Весь ноябрь месяц попутно с работой по Иверской общине шла усиленная работа в попечительстве трезвости. В декабре должны были последовательно открыться ряд Народных домов, в которых усиленным темпом работали над приведением их в тот вид, какой требовали эти учреждения.

Учреждения эти были следующие:

– народный дом на Трубной площади (дом Кононова);

– народная чайная, с конторой для найма рабочих, на Хитровом рынке (На Хитровой площади в доме Иванова);

– народный дом на немецком рынке (в доме Вишневского);

– народный дом у Спасской заставы (на Воронцовской ул. в доме Герасимова);

– народный дом в Даниловской слободе (в доме Пузина);

– народный дом на Александровской улице (в доме Генералова);

– народная столовая на Хитровом рынке (в доме Кулакова);

Учреждения эти были по окраинам Москвы, так что приходилось совершать большие разъезды из одного конца Москвы в другой.

Заведующими этими учреждениями были все военные, опытные, дельные люди – полковник Агарков, капитан Арнольд, капитан Ильин, капитан Лебедев и только один не военный В. А. Андреев, убежденный трезвенник, человек идейный, но малопрактичный. Ему была поручена чайная на Хитровом рынке с конторой по найму рабочих.

2 декабря скончался Д. Ф. Самарин. В его лице Москва потеряла видного деятеля общественного и в области научно-литературной. Это был человек замечательной души, обаятельный, с необыкновенной выдержкой и тактом. В обращении сквозила простота и доступность. Я в то время не был еще так близок к семье Самариных, как теперь, когда пишу эти строки, но я уже тогда привык уважать одно имя Самарина, и когда я бывал у них и имел счастье беседовать с Дмитрием Федоровичем Самариным, то какое-то благоговейное чувство наполняло мою душу, я боялся проронить хотя бы одно слово, сказанное им. Чувствовалось, что это был настоящий носитель лучших дворянских традиций.