Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Ты жива еще, старушка наша,

Из столицы шлем тебе привет.

Письмо твое мы, мама, получили,

Его, читая, мы чуть не умерли,

А как прочли, так оба зарыдали,

И слезы градом из носа текли.

Пишешь ты, что крыша прохудилась,

Просишь нас железа подкупить,

Но в Москве железа не хватает,

Придется крышу глиной залепить.

Пишешь ты, что корова околела

И сидишь теперь без молока,

Вот подожди, поправим свое дело

И купим тебе дойного быка.

Комнату мы, мама, получили

И обставили ее «на ять»:

От рояля ножку утащили,

Купим струны – думаем играть.

Недавно мы на лекцию ходили,

Врач говорит, что вино приносит вред,

После лекции по литру закатили,

Чтоб проверить, врет он или нет.

Напилися так, что еле ходим,

Соображать не стала голова,

Милиционера мы пьяна захватили,

Милиционером женщина была.

Недавно нас на биржу вызывали,

Хотели на работу нас послать.

Серегу в детские ясли посылали,

А меня – в родильный дом детей качать.

Но мы без них сумели поправить дело,

Встаем – лишь проглянет свет,

Серега ходит и плюет по урнам,

А я смотрю, попадает он или нет.

Пишешь ты, чтоб карточку прислали,

Сыночков своих ты хочешь посмотреть,

Курьером карточку мы послали,

А то на почте могут затерять.

Снимались мы, обнявшись друг друга,

Букет цветов держали мы в руках,

Серегу ты узнаешь в брюках,

Меня – без брюк, в отцовских сапогах. [2083]

Пародия обыгрывает те же сюжетные линии, что и есенинский текст; однако в него включены типичные фольклорные приемы: это композиция с градацией от хорошего к плохому и к худшему (типичная для бытовых сказок и сатирических песенок), преобразование поговорки «От него проку, как от козла молока» в яркий оксюморонный образ «дойного быка». Создатели и исполнители этой анонимной песни-пародии представляют в ней собственное вЕдение есенинского типажа, когда лирический герой становится неотделим для них от самого Есенина. Для большей убедительности в тексте появляется имя Серега , провоцирующее на полное уравнивание в правах известного всем поэта и вымышленного забулдыги-пьяницы (впрочем, свои имя и фамилию включал в лиро-эпические тексты и сам Есенин). Основанием для такого сопоставления являются регулярно высылаемая им в село в качестве сыновнего долга материальная помощь и оказание иной посильной выручки родителям и сестрам – с одной стороны, и хроническая нехватка денег, случавшиеся скандалы поэта и его приводы в милицию – с другой стороны.

Строка «Букет цветов держали мы в руках» очень характерна для фотографических пристрастий есенинской эпохи и полностью соответствует памятному изображению самого поэта на карточках. Известно два подобных портрета Есенина: на коллективной фотографии в 1911 г. все учащиеся второклассной учительской школы в с. Спас-Клепики (в том числе и Есенин) прикололи к левой груди мундира бутоньерки, а один мальчик в белой рубашке держит букетик в руках; [2084] на фотографии с А. М. Сахаровым и цыганками в 1925 г. мужчины также стоят с букетами цветов (VII (3), № 2, 99). Любовь Есенина к цветам проявилась уже в детстве и была удивительна для сельского мальчика, тем более, что часто она становилась основой для фантазийного сотворения необыкновенного костюма (отголоски представления, что из цветов можно кроить одежду, сохранились в украшении костюма бутоньерками). Его сестра Екатерина вспоминала: «…сестру Шуру любили все, когда ей было 2–3 года, Сергей с удовольствием носил ее к Поповым и там долго пропадал с ней. Он плел ей костюмы из цветов, он умел из цветов с длинными стеблями делать платья и разных фасонов шляпы, и приносил ее домой всю в цветах». [2085] О «цветочном» украшении поэта в 1917 г. вспоминала Н. В. Крандиевская-Толстая: «На Есенине был смокинг, на затылке – цилиндр, в петлице – хризантема». [2086] Подобное украшательство костюма цветком (бутоньеркой) было типичным для Есенина – В. И. Вольпин нарисовал подобную картину о пребывании поэта в Ташкенте: «В петлице у Есенина была большая желтая роза, на которую он все время бережно посматривал, боясь, очевидно, ее помять». [2087]

Необходимо подчеркнуть, что песни-пародии хотя и не возвеличивали облик поэта, тем не менее способствовали усилению его популярности в народной среде, особенно в 1930-е годы, когда не поощрялось (хотя и не запрещалось) упоминать имя Есенина. Важен сам факт создания песен подобным фольклорным способом, когда неизвестный автор отталкивается от авторского текста и привносит в него свои мировоззренческие установки, индивидуальное понимание смысла жизни и роли личности в истории и повседневных бытовых коллизиях, пусть даже с легким подтруниванием над своим персонажем. Словом, уже факт выбора есенинского текста в качестве исходного материала и первоисточника свидетельствует о внимании к поэту вообще и о наиболее сильном созвучии русской душе конкретного избранного произведения. Известно, что стихи Есенина были наиболее любимы в уголовной среде: они распевались преступниками на воле и в тюрьмах; и происходило это в силу особенно трепетного отношения к матери, создания культа земной Матери и Богородицы. На уголовном жаргоне нарицательное существительное «Есенин» обозначает заключенного, сочиняющего стихи и песни. [2088]

Об «уголовной публике» размышлял в 1991 г. Абрам Терц в статье «Отечество. Блатная песня…»: «Но есенинская печать лежит на этих бастардах его национальной лирики. Перелистываем его “Письмо матери” (“Ты жива еще, моя старушка?…”), “Ответ” (“Ну, а отцу куплю я штуки эти…”), “Письмо деду” (“Но внук учебы этой не постиг…”) и другие стихотворения Есенина того же сорта и сравним с блатными песнями – с воображаемыми письмами из лагеря старухе-матери в деревню. Как и что отвечает вор своей патриархальной крестьянской родине?». [2089] Автор привел три других куплета той же версии народной песни-переделки, сопровождая их своими краткими комментариями:

Ты пишешь, что корова околела

И не хватает в доме молока…

Ну ничего, поправим это дело:

Куплю тебе я дойного быка.

Цинично? Безжалостно? А что еще он может ей купить и прислать, загибаясь на каторге?…

С работой обстоит у нас недурно:

Встаем с утра, едва проглянет свет.

Наш Ленька только харкает по урнам,

А я гляжу, попал он или нет.

…Ты пишешь, чтоб прислал тебе железа,

Что крышу надо заново покрыть.

Железа у нас тоже не хватило,

И дырки хлебом придется залепить… [2090]

Лариса Сторожакова привела безымянную вариацию «дворовой песни» на есенинский сюжет «Ответ матери»:

Пишу тебе, мой дорогой Сережа,

Истосковалась по тебе, сыночек мой.

Ты пишешь мне, что ты скучаешь тоже,

А в октябре вернешься ты домой.

Ты пишешь мне, что ты по горло занят,

А лагерь выглядит суровым и седым,

А как у нас на родине в Рязани

Вишневый сад расцвел что белый дым.

А поутру, как выгонят скотину,

Зазеленеет в поле сочная трава.

А под окном кудрявую рябину

Отец срубил по пьянке на дрова.

А там вдали, под самым косогором,

Плывет, качаясь, в небе полная луна.

По вечерам поют девчата хором

И по тебе скучает не одна.

Придут ко мне, облепят, словно пчелы,

Когда же, тетенька, вернется ваш Сергей?

А у одной поблескивают слезы,

Берет свое печаль прошедших дней.

А я стою и тихо отвечаю:

Придет, когда пройдет осенний листопад.

Сережа наш покинет шумный лагерь,

А в октябре воротится назад.

На этом я писать тебе кончаю.

Желаю я тебе скорей отбыть свой срок.

До октября, до скорого свиданья.

До октября, любимый мой сынок. [2091]

Выбор среди всех месяцев календаря именно октября в песне мог быть случайным либо совпадающим с намеченным сроком возвращения домой арестанта, либо обусловленным есенинским временем действия в «Пугачеве» и в строках «Жалко им, что октябрь суровый // Обманул их в своей пурге» (I, 170 – «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…», 1922), либо намеком на Октябрьскую революцию. Октябрь упомянут в «дворовой песне» четырежды, подкреплен образом проходящего осеннего листопада; он является хронологическим лейтмотивом, репрезентирующим главную идею ожидания, характерную для фольклорных песен и стихотворения Есенина. В есенинском «Письме матери» (1924) идея возвращения приурочена к весне как к поре обновления и выражена словесно: «Я вернусь, когда раскинет ветви // По-весеннему наш белый сад» (I, 180). Однако неизвестный создатель народно-песенного текста дополнительно выказывает хорошее знание подробностей жизни поэта и его матери, допускает аллюзии не только на конкретный есенинский первоисточник, но и проекции на совокупность характерной лирической образности Есенина – ср., напр.: «Вишневый сад расцвел что белый дым» и «И мечтать по-мальчишески – в дым» (I, 198 – «Ты прохладой меня не мучай…», 1923), огорчение Сергея и сестер по поводу вырубки молодой вишневой поросли в усадьбе в Константинове.