Молчаливый полет - Марк Тарловский

Октябрь1925

РОЖДЕНИЕ РОДИНЫ (1935)[124]

1

Обсерватории[125]

Море ходит, Восток лежит,И клокочет звездный прибой.Купол башни расколот, как щит,И чреват подзорной трубой.…Вторя башне формой своей,С полусферою наверху,Цилиндрический мавзолейДавит царственную труху.Обратив любопытство в цель,Время шло, и его стопаПродавила здесь черную щельОт карниза и до пупа.Время, стой! Чрез этот изъянЗвездочет и хмурый мертвецУподоблены двум друзьям,Где у каждого свой дворец.Что ж, обоих в дело втяни!Гроб Тимура трубою вздыбь!Море в гневе, Восток в тени,Набегает звездная зыбь…

Что же видит первый из них?Чем ты занят в своей щели?«Я из горних неразберихВыбираю простые нули;Из космических доминантЯ слагаю кривые гаммИ придумываю именаОткрываем мной мирам;Симеизский стипендиат,Рву я небо и там, и сям,Гордый поисками отплатВоспитавшим меня вождям;Неурочную зиждя зарю,Небо новый приемлет вид —И на Марксиус я смотрюИ на серию Ленинид;Я расчерчиваю путиМежпланетных ракет-поездов.Море, чувствуй! Восток, свети!Лейся в звезды, радиозов!»

Что же видит второй из них?Чем ты занят под куполом «б»?«Я храню молитвенный стихНа камнях моего дюрбэ.Свой мой, треснувший пополамНа обсерваторный манер,Обнаружил поблекший хлам,Свалку истин, надежд и вер;Вижу я чрез узкий разрез,Что бесследно — рыдай, суннит! —Саркофаг Магомета исчезИ над сушей уже не висит;Вижу я, что благость АллаНе колышется в звездной бадье.Это видят под куполом “a”,И под “г”, и под “д”, и под “е”.Вот уносится в млечный потокРаспылившийся рай мусульман.Плещет море, ярится Восток,И сгущается звездный туман».

Задвигается сектор стальной.Завтра, кажется, день выходной.И в безвыходности упокоенПрах тирана в зигзагах пробоин.Правоверный проедет — вздохнет,Пионер нам — про классовый гнет…Две эпохи, два разных господства,И случайное внешнее сходство.Этой формы никто не отверг.Небо любит свой сводчатый верх.Этих звездных ночей панорама —Как изнанка восточного храма.Будет время — проткнем и ее,Зоркой мысли вонзим острие,Чтоб грядущий астроном ощупалЗаграничный надсолнечный купол.От Полярной звезды до ЛуныСнится щель мне огромной длины.Сердце радо, и звезды ВостокаПоднимаются с правого бока.

25–26 ноября 1931

Средняя Азия[126]

Мы наших рек не бережем —Учета нет российским рекам,Но за пустынным рубежомВсе воды взвешены узбеком.

В архив беспамятных морейНе сдаст, не пустит свой поток он:Дарье в арыках веселей,Дарья впадет в пахту и в кокон.

На пальцах рук окончен счет,Узбеки грамотны отныне,И мудрость Ленина течетПо зацветающей пустыне.

Чтоб эту мудрость уберечь,Бурлят сердечные арыки,И льется сталинская речьВ Узбекистан многоязыкий.

Слова московских площадейПеред мозаикой мечетиПронзили музыкой своейВ пустынях выросшие дети.

Гортанно-песенная резьИ пионерская команда —Лишь здесь возможна эта смесь,Лишь здесь, под небом Самарканда!

Но шум базаров заглушенИ блекнут яростные краскиДля смуглых девушек и жен,Одетых в саваны и маски.

Дурной закон их всех обрек,Дурных законов им не надо,Срок заточения истекДля их смеющегося взгляда, —И рвется к небу мотылек,Пробивший кокон шелкопряда.

28 февраля 1931

Керченские курганы[127]

Около княжества тмутараканВ поле Корчевы насыпан курган.Призрачный холм, приблизительный конусПолем пунктирным завлек далеко нас.Долго мы шли с Митридатовых гор,Шли и пришли и вошли в коридор:Царство расчета? Республика формул? —Бред, говорят, мол, мифический вздор, мол…Сферы сосудов для тлеющих губСкудного склепа обставили куб;Терпят, и служат, и стонут с натугиСкрепы квадрата, решенного в круге;Страшные кольца во тьме голубойПлавно сужаются над головой;В центре над ними смеется лазейка:«Влезь-ка снаружи, проникни, посмей-ка!»Ветер заглядывает в дыру,Тлеет история на ветру;В люк ее, — глаз различает легко мой, —Сыплются годы рудой невесомой;В каменной домне, — рисуется мне, —Плавят их все на незримом огне;В ломкую память и в книжные брусьяКто их формует, решить не берусь я:Плитами вечности, — знаю лишь я, —Выстелен желоб для лет и литья.

Выйдемте в поле, чихнемте, и вот он —Дымом, как проволокой, обмотан,Дрожью исходит у Керченских водМеталлургический черный завод!Здесь настоящие высятся домны;Нормы их выработки огромны;План — и по плану следят мастера,Чтобы рудой заполнялась дыра.Служит железо нам, но не всегда ведьИменно так его будем мы плавить.Разве не дует нам техника в лоб?Разве не сменим мы рысь на галоп?Разве отдать не придется на лом намЧасти, притертые к нынешним домнам?Вы, кто достигнет столь славных побед,Вникните в мой неразумный совет:Вымершим домнам придайте подобьяДревнекурганного холма-надгробья;Кладом веков разложите в печиКрючья, лопаты и кирпичи;Глиной, как здесь, иль песком, как в Египте,Чем вам понравится, тем и засыпьте,И после смерти кладите тудаЛучших в Союзе героев труда,Чтобы терпели и выли с натугиСкрепы квадрата, решенного в круге,Чтобы сужались во тьме гробовойПлавные кольца над головой!

4–5 ноября 1931

Коломна[128]

Бьют в железо. Поджигают срубы.Голосят в серебряные трубыИ выпрядывают на врагаЗа коломенские округа.Как пошла Коломна на разведку,Ткнула в бок Рязанскую соседку,Подсобила Суздальской сестре,За Москву сгорела на костре.Но очухалась и вновь окрепла,Дивной птицей вознеслась из пепла,Чтобы снова на приокском рвуГрудью стен оборонять Москву…Плохо начал! — Ведь зальют же грязью!Ведь пишу я летописной вязью!Ведь не трудно рассмешить до слез,Этим слогом пользуясь всерьез!Он уже достаточно поношен:Много лет его носил Волошин,В нем ходил и Алексей Толстой.Он был скроен в частной мастерской.Бьют эстетов. Действуют в бригадах,Борются в газетах и докладах,И, самих себя опередив,Презирают всякий рецидив.Старина ни в чем недопустима. —Русь? Татары? — Мимо! мимо! мимо! —Останавливаться, как в кино,Строго-настрого воспрещено.

Бьют к отвалу. В пене яму вырыв,Винт забрызгивает пассажиров,И бегут московские мостыВ пестрый край коломенской версты.По указке штурманских методикГолосит веселый пароходик,И бегут от нас, как от врага,Улепетывают берега.Мы — туристы. Жадны мы и зорки.Вот Коломенское на пригорке:Здесь народ «тишайшему» царюДунул бунтом в самую ноздрю.Здесь же, кровью белый храм зашлепав,Поднимал Болотников холоповИ охотников до передрягСобирал под самозванный стяг.Едем дальше. Над поемным лугомБьет Коломна по бродячим стругам,У ограды своего кремляОстанавливаться не веля.А за нею — в сторону, к татарам —Бьют в железо, трубным пышут жаром,Соревнуясь накрест, напролом,С Ленинградом, Тулой и Орлом.Нас ведет туда подросток Маша,Нам читает проводница наша(Грамотная только первый год):«Машин, но строительный завод…»

Было время. Мерли с голодухи.Мать-история была не в духе,И решила братская КазаньВзять последнюю с Коломны дань.Но не дань былого лихоимства —Дань рабочего гостеприимства:Кровлю, хлеб и место у станковДля бежавших с Волги степняков.И потомки воина МамаяВ карнавалах Октября и МаяСоставляют здесь и посейчасШесть процентов шествующих масс.Бьют по браку, по прорывам плана,По ленце, гноящейся, как рана,И растратчикам чужих минутВ черной кассе плату выдают.Это смахивает на поминки.Это плата — тризна по старинке,Чтоб за гибель человеко-днейЧерный хлеб вкусил прогулодей.Путь один — и русским и татарам,И взялись коломенцы недаром,По три смены, вечно наяву,Лесом цифр оборонять Москву.Бьют железо. Расширяют хоз. ст-во.Производят средства производства,Льют со стен расплавленную сталь,А осаде — лютая печаль.

28–30 мая 1931