Молчаливый полет - Марк Тарловский

28–30 мая 1931

От взрыва до взрыва[129]

Нас воспитывали на вздоре,В атмосфере глупых историй,С детских лет нас учили вратьТо про «Русь», то про «вражью рать»;Нас водили смотреть спектакли,Где при свете горящей пакли,Как на скачках, как на пари,Состязались богатыри;Нам показывали в «Третьяковке»,Как цари, мол, бывали ловки,Умудряясь (любовь слепа)Сыновьям кроить черепа.Город-баба, город-шептуха —Вот копилка русского «духа»,Поднакапливавшая впрокСплетни сухаревских сорок.Сорок ведер — в каждом бочонке;Сорок градусов (дважды!) — в жженке;Конский поезд купецких дрог,Как мокрица, сороконог;Каждый храм к своему подножьюГнул прохожих, во славу божью;Сорок на сорок… звон и дрожь…«Бога славь, а мошны не трожь!»В переулках Сорокосвятских,В полосатых будках солдатскихВспоминали говоруныГром «Отечественной» войны.Над Москвой расстилался порох,Белый ладан чадил в соборах,И чеканились орденаБригадирам Бородина.Сорок градусов РеомюраНикакая не стерпит шкура,Особливо — кожный покровЕвропейских нежных полков…Сорок тысяч голодных и слабыхПобирались на русских ухабах:«Cher ami… Cher ami… Cher ami…»«Шерамыжники, черт возьми! —Сорок тысяч из полумильона —Как мы нехристя съели-то, вона!»Невредимо уйдя от грозы,Пузо к пузу, лизались тузы.Где фельдмаршалом — зимняя стужаОт заставы до Дорогобужа,Где в бесхлебьи и в серии бедВоплотился генералитет,Где мороз — согласитесь, Кутузов! —Понадежней военных союзов,Там не трудно забить в барабанИ прослыть благодетелем стран.Пригрозив Мономаховым бармам,Бонапарт (по-тогдашнему «тать»)Был освистан российским жандармом(Что не всякий бы мог предсказать).Но — актер, уходящий со сцены,Где весь мир — его зрительный зал, —Страха ражи, Кремлевские стеныОн под занавес миной взорвал.Этот страх — только маленький страхикВ перспективе промчавшихся лет,И сыграл свою партию трагик,И простыл фейерверочный след.Но на память о взрывчатой минеИ грозе, миновавшей госпол,Для «анафем», «осанн» и «аминей»Царь задумал строить оплот. —От французской мины отпрянувПятерней золоченых бомб,Этот храм — пятерых тирановЗасвидетельствовал апломб.Он, возвысившись именито,Сотрясался в нутре порой, —От Каляевского динамита,От пальбы за советский строй.Не шнура терпеливой сапы,Не жестянки с криком «прими!»,От которой гибли сатрапыС кучерами и лошадьми, —Динамитных пилюль отведав,Золоченый, но горький храм,На площадке Дворца Советов,Как пилюля, ты лопнул сам!Нас воспитывали на вздоре,В атмосфере глупых историй…Сказка — складка, а песня — быльИ пилюль золотая пыль.

1932

В разрезе Москвы[130]

В Москве, за ручьем Черторыем, ка —нава, колдобина, выемка.В Москве, за Неглинкой-рекой, ка —менья дробит глиноройка.

Взрыхляйся с утра и до ночи, ну —тро обращай в чревоточину,Изверженным прахом пыли, ца —рапай свой профиль, столица!

В грунту из пека и подзола кол —дует подпочвенный колокол,В трезвоне обеденных смен — ды —ханье забытой легенды.

Не благовестящий ли Китеж ку —рлычет сквозь круглую вытяжку?Нет, рельсы, бегущие вниз Нью —Йоркской подсказаны жизнью,

А почву грызущая трасса во —рчит и грохочет внеклассово,Вонзая в земное нутро ги —гантские когти дороги.

_______________________________Как лучше — в длину, поперек лиПланетные резать пласты?..Колодцы, они — как монокли:В них — зоркость, но не широты.Резнем-ка продольно — чтоб моклиВ раздвоенных руслах мосты,Чтоб клады нашлись и о пёклеШептались гнилые кресты!

Жилось этой бабе, Москвище,С поповьем ее и трупьем!Не знал недостатка ты в пище,Могильный ее глинозем,Но, райской обители чище,Под ней мы туннели пробьем —И пусть себе дремлет кладбищеНад бдящим под ним фонарем.

Конечно, мы были бы рады,Разрезав Москву пополам,Найти в ее профиле клады,Зарытые некогда там…Алмазы, червонцы, лампады,Пока не нашли вас, вы — хлам.Но ждать Метрострою не надо:Он — клад и зарок себе сам.

В деталях продольной картиныРечной не хватает волны:Над рельсами — заросли тиныИ медленные плывуны.Там — глинистый берег стремнины,Тут — кафельный выгиб стены,И все-таки русла едины,Хоть графики их не равны.

_____________________________Ты короток, узок и шаток,Подземной дороги зачаток.Но, сверла в земные потемкиВонзающий исподтишка,О черный колодезь в подземкеСреди проводов-многохвосток,Ты — червеобразный отросток,Ты — жизни слепая кишка.

Приблизимся к первым ступеням,Плащи из брезента наденем,В земные архивы заглянем,Застанем былое врасплох!Подобно заботливым няням,Опустят нас детские клетиВ погонные метры столетий,В слоеное тесто эпох.

Земного полна перегною,Москва набухала квашнею,Под сдобные вздохи и всхлипыВека громоздя, как блины.Так пучатся в море полипы,Так ширится ветка коралла,Так почва росла и сгоралаНа черных дрожжах старины.

Всю эту слоистость и пестрядьНам надо теперь зареестрить,По тысячелетьям и эрамРасчислить их жизненный срок.Вот, служащий миру примером,Герой метростроевской шахты,Взял бур ты с бухты-барахтыИх за год пронзил поперек.

Речным подражая бассейнам,Довольные сходством семейным,Секунды впадают в минуты,Минуты впадают в часы,И льются века-баламуты,К безбрежности званные на дом,Скопляясь барашковым стадомУ береговой полосы.

Вот — к дамам под возрастный пологБальзак проникает, психолог,Вопросом: «а сколь они пылкиИ скольких любили они?»Вот — годы в древесном распилкеПо кольцам сочли лесоводы…Откройте ж, земные породы,Что было в Москве искони.

___________________________________Вот в первой, в свежайшей, прослойкеМы видим свидетельства стройки,Мы видим опилки железаИ стружки недавней поры;В грунту поперечного среза —Поверхностный мусор и щебень,Но это — истории гребеньИ гордость планетной коры.

Под мусором первого слояМы видим в стволе «Метростроя»Обрывок печатной бумагиСо знаками «…Смольный…напря…»,Пол-ленты с матросской фуражки,Погон и остаток обоймы.Не сами ль вошли в этот слой мы?Он жив еще, слой октября!

Как жидкость в аптечной мензурке,Как дутыш, игрушечно-юркий,Влекомый по трубке магнитом,С черты мы скользим на черту —К щепе, к баррикадам, разбитым,Когда «для спокойствия классов»Свисток Держиморды ДубасовПоднес к матершинному рту.

Вот крестик и бражная кружка.Откуда, дружок и подружка?Кто сделал вас этаким фаршем,Начинкой в земном пироге?Мы грунт удивленно шебаршим…Вдруг — видим: Ходынское поле,Подарки, и царь на престоле,И кровь на его обшлаге.

Всё ниже мы…сырость и мрак там…Уже изменившимся тактомСтрекочет сверчок метронома,И шире у гири размах…Вот шпага. Нам шпага знакома:Из рук Бонапартовых выпав,Она, средь капели и всхлипов,Ржавеет в песчаных ножнах.

Всё ниже мы в узкой закуте.Мы — столб остывающей ртути.Гудит пустота ТорричеллиВкруг наших подъемных бичов.Мы видим гнилые качели,То бишь не качели, а плаху,Где, катом подъятый с размаху,Деленный мигнул Пугачев.

Под плахой — опять-таки бревна,А с ними — Петлица Петровна,Тугая пеньковая девка,Любимая дочка Петра.Не вышла, стрельцы, ваша спевка:Женил вас на этой он даме,Вы влезли в нее головамиИ дергались в ней до утра.

Смотрите: тут знак «середина»,Тут рослый советский детинаВыкачивал воду вручную,По пояс в ней стоя притом.Дух города пеплом врачуя,Тут некогда в жженой селитреДождем пролился Лже-Димитрий,Рассеянный пушкой фантом.

Глядите, наземные гости:Вот след Иоанновой злости. —Один из шести Иоаннов(Не Грозный, но вспыльчивый князь),Над ханами духом воспрянув,Порвал их письмо на сафьяне,Басму, призывавшую к дани,И тут она втоптана в грязь.

Проходка, она не бездонна.В ней каждый засек — это тонна.Столетие — в каждом засеке.Тут время, пространство и вес,Три средства, что словно в аптекеСлились и разбиты на дозы,Чтоб были обузданы грозыВ земных филиалах небес.

Мы — низко, и дно уже близко,Н всё еще есть перепискаС веками — посредством оказий,Путем бесконтрольных услуг.Использовав древние связиИ почве доверясь как другу,Так витязь прислал нам кольчугу,Лопатой открытую вдруг.

Так жернов для дикого просаОт голого каменотесаПришел к нам в простой упаковкеИз обызвествившихся свай.Так мамонт, бродяга неловкий,Ребристый, как решка на гривне,Уткнулся глаголицей бивнейВ подземный советский трамвай.

1933