Закон бабочки - Наталья Сергеевна Володина-Саркавази

здесь? Свежеумытые, безбрежно-чистые небеса простирались над нами, и солнечный диск сверкал на донышке этой огромной аквамариновой чаши. Дворик был пуст. Лишь одинокая мужская фигура темнела на дальнем его конце.

– А вот и Александр Илларионович! – объявил Паша.

Встречаются люди, которые невольно тормозят наш взгляд. Навстречу нам шёл пожилой, пожалуй, очень пожилой и красивый мужчина.

Красота молодости даётся нам в подарок.

Красоту старости можно нажить с годами, как богатство, если повезёт не растрясти её на ухабах жизни. Всё как будто было обычным в этом человеке: сухая ломкая фигура, прозрачно-пепельные, истончённые временем волосы, взгляд, устремлённый как бы в себя, а не наружу – и всё же я не решилась бы назвать его простым пенсионером. Как штучное изделие природы, он неуловимо отличался от привычной стайки синештанников, высыпавших во двор. Тонкие запястья схватывали запонки со стразами, которые осыпали нас праздничными брызгами, когда он протянул Паше руку для приветствия.

– Здравствуйте, милые барышни! – обратился он и к нам с холодновато-вежливой улыбкой. – Очень рад вас видеть. Ну что ж охота? Идём?

Тропинка петляла к усадьбе.

От неё, собственно, почти ничего не осталось. Сработаные на века постройки были разметены, как водится, до основания. Мы обошли кругом бревенчатого дома управляющего. Остатки липовой аллеи указывали нахождение барского дома, а из окон конюшен доносились голоса: там начинались водные процедуры. Мы постояли немного, призвав на помощь воображение, и послышалось вдруг приглушённое ржание… и из лёгкого облачка неизвестно откуда взявшейся пыли соткался лёгкий экипаж… и белая перчатка на костяной ручке кружевного зонтика промелькнула так явственно, что я невольно отступила, уступая дорогу… И наступила на Пашу.

– Не переживайте! – поторапливал он. – Сейчас мы быстренько наловим лягушек и будем отдыхать. А сюда ещё вернёмся.

Мы вошли в тенистую прихожую лесного дома.

Сосны стояли, сомкнувшись кронами и протянув друг другу свои загорелые руки, но солнечный нож порезал лес на длинные куски; в местах разреза клубился пар и в нём роилась, посверкивая крылышками, лесная мошкара. Зелёно-мшистые, напитанные влагой бугорки легко пружинили под ногами и было боязно ступить на эту живую грудь Земли. Было по-прежнему тихо, лишь резко каркнула ворона да дятел, не обращая на нас внимания, дробил над головой.

Наконец мы остановились в самой таинственной низинке, поросшей бледным ивняком и осокой. В зарослях пустыми страшными глазницами белела вода. Подвернув штанины, Паша пошёл прямо по глазам. Я приготовила мешочек. Лиля отвернулась. Скоро Паша вернулся, озадаченный.

– Их здесь нет! Представляете?

Мы представили.

– Нет – так нет! – обрадовалась Лиля. – Пусть живут земноводные. А масло мы с булкой съедим.

– Как это – с булкой? – возмутился Паша. – Это чтоб биолог лягушки не поймал? Да надо мной вся кафедра смеяться будет.

– И не жалко тебе бедных тварей?

– А почему, собственно, их нужно жалеть? – откликнулся Александр Илларионович. – Животные – это простые существа с элементарными инстинктами. Бог дал их в пищу человеку так же, как и растения. Разве нами это придумано?

Паша возразил. Они заспорили. Мне же меньше всего хотелось спорить в этот день, который, как дар Божий, расцветал перед нами. Угомонились деревья. Лишь хлопотливые осинки ещё дрожали от вчерашнего холода. Умолкли сосны, оглушённые солнечным светом, вздохнули примятые травы, и видно было, как суетятся обитатели нижнего этажа лесного дома, спеша закончить дела, отложенные из-за непогоды. Мы поднялись на берег Киржача. Недавно рухнувшая громада подмытого течением песка образовала здесь чудесный пляж. Песок струился теплом и светом. Паша пошёл осматривать охотничьи угодья. Мы с Лилей плюхнулись в песок. Со всех сторон пекло немилосердно, и не было сил оторваться от кучи песка, которая притягивала магнитом. Мириады песчинок сверкали, слепя и переливаясь, но склон, казавшийся пустым, оказался густо заселён. На его поверхности кипела работа.

– Смотри! – Лиля указала на крохотную пчёлку, которая сосредоточенно рыла песок. Сверкающие глыбы песчинок вылетали из-под крепких пчёлкиных ног, и в результате работы появилась пещера, которая росла, углубляясь на глазах.

Скоро пчела скрылась в недрах пещеры, и лишь фонтанчики песка взмывали над её отверстием.

– Это пчела-аммофила, – пояснил вернувшийся ни с чем Паша.

– Зачем ей пещера?

– Для личинки. Сейчас она её выроет, потом отыщет гусеницу, парализует и затащит в пещеру. Потом отложит личинку. Личинка будет расти, питаясь гусеницей – живой, но неподвижной.

– И личинка всю гусеницу съест?

– В том-то и фокус, что не сразу. Удовольствие будет растянуто. Сначала она съест кожу, потом мышцы, внутренности, и лишь в последний момент – мозг.

– То есть гусеница – это как бы консерва для личинки? Кошмар какой. – Пчела уже не казалась Лиле такой симпатичной.

В самом деле, мы присутствовали при первом акте драмы, разыгрываемой в пещере, которой суждено стать колыбелью для одной жизни и могилой – для другой. Но кто автор сценария?

Мы отряхнулись от песка и пошли утоптанной тропинкой, петлявшей вдоль реки.

– Александр Илларионович, – Лиля шла, насквозь просвечиваемая солнцем, в ореоле золотистых волос. – Вот вы говорили об инстинктах. Всё правильно. Но инстинкты-то разные. Почему? Почему одна пчела для продолжения рода берёт нектар и пыльцу, – и тем самым способствует жизни растений, – добавил Паша.

– Вот именно, а другая пчела для тех же целей устраивает жуткий спектакль поедания живого существа. Почему это так?

Александр Илларионович улыбнулся неожиданно яркой, озорной улыбкой.

– А это – великая тайна.

– Тайна?

– Ну да. И нам не дано её понять. Более того – нам знать её не надо.

– Почему же не надо? Человек стремится всё познать…

– …и поставить себе на службу? – поддразнивая нас, развеселился собеседник. – Нет, милые барышни. Не всё так просто. Разве не так же разрушает человека – его мозг и тело – само время? Кто может объяснить, почему это именно так, а не иначе? Разве дано человеку понять эту великую тайну? Мне иногда видится, что человек в своём земном бытии находится как бы между двух глядящих друг в друга зеркал – и в ту и в другую сторону – бесконечность… И лишь слабый отблеск этой таинственной бесконечности отражается в некоторых наших чувствах. Но именно он и является источником настоящей жизни. Её сутью. Это и есть настоящая реальность жизни, а не тот скучный разрушающий материализм, к которому мы привыкли. Мы можем только приближаться к разгадке тайны всего сущего. И каждый раз, когда мы делаем шаг навстречу разгадке – она отодвигается от нас на это самый шаг.

– Но есть ли тогда смысл в науке?

– Конечно. Ведь человеку дан мозг. Но разве только он нужен для познания? Есть и сверхчувственное познание. Прислушайтесь к