Семиозис - Бёрк Сью

– Остановите ее! – завопила Вера. – Она не смеет!

Но я видела только все то, что уже случилось, – и все то, что я могу прекратить. Я подняла нож – и опустила его. Лезвие отвратительно проехалось по ее ребрам, и она завыла, словно летучая мышь, пока я не повернула нож и обеими руками не пропихнула лезвие в нее, а потом столкнула ее в могилу. Я набрала в легкие воздуха.

Это было еще не все.

Когда я повернулась, Алеша и Блас пытались скрутить Росса, Вериного сына. Брайен уже валялся на земле и орал, а Николетта стояла над ним, держа его палку, словно дубинку. Родители верещали, что я нарушаю то и это, а Николетта и Синтия кричали им, что я права. Маленькие внуки визжали, а Хиггинс стоял впереди них, грозя родителям кулаками.

Вера всхлипнула и затихла. Джулиан тоже так умирал? Я не могла смотреть в могилу. Новый Мир начинался неправильно – и мне надо было что-то предпринять. Я вскинула руки – на одной была Верина кровь. Голоса детей призывали к тишине.

– Они все знали, что там есть город, – еще раз повторила я, – и они боялись. Со стекловарами что-то случилось – и они обвинили в этом радужный бамбук.

Брайен начал что-то говорить.

– Тихо! – шикнула на него Николетта.

Я продолжила:

– Но родители лгали не поэтому. У них была мечта. Они хотели создать новое общество, улучшенную версию Земли. Они считали, что создадут ее через лишения, и чем больше было лишений, тем сильнее была их уверенность в том, что здесь у них новая Земля.

– Это так! – выкрикнул Брайен.

– Но это не работает, – возмутилась Николетта. – Она не лучше.

– Они получили свое новое общество, – сказала я. – Это мы. Мы можем делать собственный выбор. Мы, дети. Октаво спросил меня, хочу ли я достойную жизнь. Хочу. Есть место, где жить лучше, чем здесь. Пора выбрать нового модератора.

Я обвела всех взглядом. Все молчали и смотрели на меня.

– Кто хочет, чтобы на Мире было что-то кроме бесконечных лишений? – спросила я. – Кто не боится перемен? Голосуйте за меня. Я стану модератором, и мы больше не будем просто выживать. Родителям нужна была новая Земля. Нам нужен Мир. Время родителей вышло. Голосуйте.

За меня подняли руки: Алеша, Розмари, Даниэль, Леон, Николетта, Синтия, Энея, Меллона, Виктор, Эпи, Блас, Рави, Кармия и Хрок. И Хиггинс, и многие внуки. И один родитель – Рамона. Я не просила поднимать руки тех, кто был против меня.

Так что это был бунт. Я стала модератором, несмотря на меньшинство голосов – и несмотря на то, что в мои восемнадцать мне было на семь лет меньше, чем требовала конституция. Но к тому моменту, когда мы все переместились в Радужный город, мне уже исполнилось столько, сколько нужно, и у нас с Алешей было двое здоровых ребятишек. Сын Веры, Росс, скорее всего, был одним из тех, кто тогда на меня напал, но когда он увидел Радужный город, то захотел там остаться и приложил больше всех трудов, чтобы его подготовить. К тому моменту, когда мы навсегда ушли из деревни, в живых оставалось только четверо родителей.

Я не хотела их бросать, хотя в те последние дни их полуслепые глаза смотрели на меня как на убийцу. Мы даже предлагали их нести! Когда я в последний раз уходила из поселка, восходящее солнце было ярко-красным. Когда оно садилось, мы разбили лагерь над водопадом. Летучие мыши пикировали и завывали, и я снова услышала, как умирает Вера. Земля закончилась.

Хиггинс и бамбук год 63 – поколение 3

Мы понимаем, что должны постоянно делать выбор, и что наш выбор влечет за собой последствия, и что нам не гарантированы здоровье, счастье или даже жизнь.

Хиггинс

Бек правильно сделал, что пригласил меня на рождение своего третьего ребенка: я уже принял две дюжины родов, включая одни у фиппольвицы, – что чуть не стало моей последней ошибкой. Бек – мой лучший друг, и потом, настоящим отцом ребенка был я, и отец из меня получился бы гораздо более качественный, чем из него.

В родах есть один этап – перед самыми потугами, – когда женщины часто паникуют. И на самом деле они не думают то, что кричат, хотя если бы мне пришлось все это вытерпеть, я вообще готов был бы убивать. В этом женщины крепче мужчин. Индира, прекрасная кареглазая Индира, волосы у которой вьются и закручиваются, словно вода в ручейке, Индира 325 дней терпела гормоны, изжогу, головные боли и геморрой, а потом – полдня схваток. Она сама свернулась, словно младенец, плача и дрожа в своем всегда убранном доме, где колыбель уже ждала чудесного мига. Бек держался у двери, чтобы в случае чего быстро сбежать: не самый лучший отец, как я и сказал, – хоть и широкоплечий мужчина, очень подходящий для того, чтобы чинить кирпичную кладку и вскапывать землю. (Я гораздо красивее, хоть у кого спросите, и, что еще лучше, идеально симметричен с ног до головы, что говорит об очень хороших генах.)

Индира приказала Беку открыть дверь навстречу слякотной погоде, потому что ей жарко. Она орала, что раньше у нее спина так не болела, а значит, с ней что-то не так.

– Здесь? – спросил я, ласково поглаживая ее позвоночник.

Она провыла что-то, что я принял за «да». Я посмотрел на старого медика, Бласа.

– Вероятно, просто голова плода давит на позвоночник, ничего опасного, – сказал он. – Все нормально.

К его немалому облегчению.

Я начал растирать место над этими чудесными крутыми бедрами, и мои ладони заскользили по потной коже.

– Здесь?

– Не останавливайся! – попросила она.

– Скоро, малыш скоро появится, скоро, скоро, – ворковал я. – Ты возьмешь его на руки, скоро, скоро.

Просто расслабься, расслабься. Индира была не из тех, кто расслабляется…

Но фиппольвицы обычно именно такие, так что несколько месяцев назад, когда я услышал мяуканье Глины – усталое и безнадежное, – я хотел было бежать, потому что догадался, в чем проблема, но не захотел ее спугнуть. Мы держали стадо из дюжины взрослых львов и их котят чуть выше по течению, чтобы валить сосны на дрова и ради расчистки новых полей, и я шел на вечернюю проверку, потому что я тот парень, который отвечает за животных. Люди больше всего боятся передних когтей льва – и это правильно, потому что это стремительные косы, но, когда львы выкапывают корни, эти когти выполняют только второстепенную работу. Задние когти в длину не больше ваших пальцев, зато они обитают на концах мощных скачковых лап. Лев одним ударом может вырвать вам кишки и перебросить вас через купол дома. А с чуть боˊльшим усилием он может сшибить дерево.

Глина лежала на боку, свернувшись и дергаясь в гнезде из бревен и листвы. У львов мозгов не столько, чтобы им требовалась большая голова, так что роды должны быть легкими – и обычно мы с крупными фиппами держимся на почтительном расстоянии друг от друга. Остальное стадо в тот вечер тоже держалось от нее на почтительном расстоянии. А я, идиот, подошел поближе, подражая их воркующей болтовне:

– В чем дело, Глина? В чем проблема, лапочка? Дай я посмотрю, я тебе плохо не сделаю, расслабься, расслабься.

Я тронул ее когти так, как они это делают в знак приветствия, и ворковал, и гладил ее длинную шерсть, и дал обнюхать мне лицо. Ее цепкие губы свернулись от боли при схватке, глаза моргали измученно и слабо, и она снова мяукнула – ужасный выдох, совсем не характерный для здорового льва. Она крепко прижимала задние лапы к груди, а шерсть намокла от крови и околоплодных вод.

– Не тревожься, Глина, все у нас хорошо. Дай я посмотрю, дай посмотрю. Я толкнул ее лапы, и она чуть раскрылась. – Расслабься, расслабься.

Ручка, покрытая слипшимся светлым мехом, торчала из щели прямо под ее грудиной: три пальчика с жемчужными кончиками, готовыми вырасти в когти. Львята должны рождаться головой вперед, как люди. Дело было плохо. Я коснулся ручки. Пальцы дернулись. Может, шанс есть. Я погладил живот, пытаясь прощупать положение котенка. Когти мамочки начали гладить мне спину – очень нежно, просто отвечая. Котенок лежал не полностью поперек, насколько я понял, – если только не принял напрягшуюся мышцу живота за его головенку (вполне может быть), но раскрытие было полным и, может быть – может быть, – мне удастся извлечь малыша.