Семиозис - Бёрк Сью

Они лгали про Землю, лгали про город – а теперь лгали про то, как умер Джулиан.

Он умер. Они его убили.

Все говорили мне, как им жаль, обнимали меня и плакали. Я вспоминала, как мы с ним карабкались по долине к той первой бамбуковой роще, вместе, надеясь, что из-за очередного камня выскочит стекловар. Я вспоминала долгую дорогу домой после того, как мы оба столько узнали. Я спала с ним, ела с ним, говорила с ним – рассчитывала, что мы всю мою жизнь будем вместе.

Теперь жизнь изменилась и никогда не станет прежней.

Мы устроили похороны тем же вечером. Октаво ни с кем не желал разговаривать и к могиле не пошел. К своему собственному сыну! Не пошел, потому что знал: это не несчастный случай. Однако он не собирался что-то делать с теми, кто его убил. А может, не мог ничего сделать.

Я шла за телом Джулиана, когда его несли к могиле, и думала: не хочу, не желаю умирать здесь, не хочу вести тяжелую уродливую жизнь под диктовку лживых родителей-убийц, чтобы в итоге меня в лохмотьях пронесли по унылым полям и оставили на съедение жадной тупой снежной лиане. Вера произнесла короткую безликую прощальную речь. Я ничего не стала говорить. Наверное, не смогла бы. Да и потом детям разрешалось только хвалить умерших.

Поздно ночью у себя в комнате я съела сушеный плод бамбука, сладкий и пряный, но почувствовала себя только хуже, зная, что масса таких же ждут меня, хотят, чтобы я пришла: сады, украшенные плодами, в городе, сверкающем под солнцем, – а Джулиан больше никогда его со мной не увидит. Он был бесплоден, и потому им можно было пожертвовать. Он стал предостережением: подобные преступления совершались на Земле – и родители оставили Землю для того, чтобы убежать от этого, но все равно остались землянами. А я продолжу и без Джулиана. Должна.

На следующий день я была тиха и через день тоже. Порой я делала вид, будто он по-прежнему со мной, а порой представляла себе, что я вернулась с ним в город или что я в городе в будущем, мы все отправились туда жить – и я ищу те места, где мы побывали вместе. Хуже всего было ночью, одной – пытаться засыпать в одном уродливом здании, с теми людьми, которые его убили. Я обдумывала, как вернуться в город, что мне необходимо сделать – и о том, почему они убили Джулиана, чтобы я молчала, но я молчать не буду. Я заставлю их говорить.

Брайен сказал всем, что проанализировал сушеные плоды, а когда его спросили о результатах, он вздохнул. Сказал, что объяснит все на совете.

Тем вечером я вышла на площадь, когда там расставляли скамьи, а Синтия подошла ко мне и спросила про город.

– Он большой и красочный, – сказала я.

– Тогда почему его нет на спутниковых снимках?

Она часто занималась собирательством и для этого полагалась на карты.

– Хороший вопрос.

Она нахмурилась, намотала прядь волос на палец и задумалась под завывания летучих мышей у нас над головами.

Вера вышла из какого-то дома с одним из родителей, которого вынесли на совет на койке. Она призвала всех к порядку, и мы все уселись.

– Длинное совещание будет не по силам некоторым из нас, так что давайте начинать. Сильвия нарушила договор Содружества, и нам надо решить, как она будет наказана.

– И что я сделала? – поинтересовалась я.

Она бросила на меня хмурый взгляд, потому что я заговорила на совете вызывающим тоном. Алеша сжал кулак и подмигнул.

– Ты убежала, – сказал Террел.

Октаво тихо проговорил:

– Мы убежали с Земли.

На его слова никто не обратил внимания.

Я не стала тратить время зря.

– Город виден с неба.

– Совет рассматривает не это! – отрезал Террел.

– Ложь – это так же плохо, как и побег, – сказала я. – Долгие годы лжи хуже одного побега. Спутник видит город. Нам об этом не говорили.

– Ты можешь это доказать?

– Надо, чтобы кто-то проверил коды данных со спутника, – ответила я. – Вот и доказательство.

Николетта встала:

– Я проверю.

Я посмотрела на Октаво. Он смотрел вдаль, беззвучно шевеля губами.

– Совет рассматривает не это, – сказала Вера. – Ты…

– Что еще вы знаете про город? – спросила я.

– Никакого города нет, – сказал Террел.

– Дело в радужных плодах, – сказал Брайен. – Я их проанализировал. Алкалоид. Знаете, что алкалоиды делают с людьми? Кокаин, никотин, стрихнин. Они вызывают зависимость. Влияют на мышление. Мескалин. Люди принимали мескалин и считали, что видели Бога.

А кокаин и никотин погубили Землю. Ему даже не нужно было это произносить вслух. Розмари и Даниэль сидели рядом, держась за руки. Второй рукой она прикрывала рот, а он нервно озирался.

– Эфедрин – тоже алкалоид, – сказал Блас, медик, – он стал вторым ребенком, подавшим голос, но вид у него был виноватый, и он смотрел в землю. – Он поддерживает дыхание.

– Город там, – заявила я. – У бамбука есть плоды.

Морщины у Веры стали глубже.

– Это возмутительно. Ты нарушила договор, а теперь выдвигаешь ложные обвинения. Перед тем как продолжить, надо со всем разобраться. Но чтобы больше никаких разговоров об этом не было до следующего совета. Это сеет рознь, а нам надо направлять все силы на созидательную деятельность. И я хочу, чтобы все принесенное Сильвией и Джулианом было проанализировано.

– Я могу это сделать, – прохрипел Октаво.

Брайен не скрыл своего разочарования. Я была раздосадована, но скрыла это. Родителей мне не убедить, но я знала, что некоторые дети уже со мной согласны. По дороге домой меня несколько раз мягко похлопали по плечу.

– Я все это должным образом проанализирую, – пообещал Октаво, зайдя ко мне в комнату. Он задыхался и хрипел. Я очень в этом сомневалась: он ведь знал, что Джулиана убили, а сам ничего не стал делать. Я смотрела на плоды, умирая от желания вгрызться в них, почувствовать, как высушенная мякоть во рту становится живой, сладкой и сытной. – Еще плоды, – сказал он. – Отлично.

– У меня есть кости стекловара.

Я наблюдала за его реакцией.

– Кости… очень хорошо.

Но он не был ни рад, ни удивлен.

– Вы знали про город.

Он не желал встречаться со мной взглядом.

– Я могу это проанализировать, – сказал он и ушел, шаркая ногами.

Лжец. Но мне показалось, что ему не нравится лгать. И есть все-таки надежда, что он не станет лгать и дальше.

На следующее утро, холодное и дождливое, сломались метановые биореакторы в силовых установках автопропольщиков. Николетта была слишком занята их ремонтом чтобы смотреть на спутниковые карты: посевы были на первом месте. Меня отправили чинить крышу на центре даров, и там со мной встретилась Синтия.

– Нам даже нельзя об этом говорить! – пожаловалась она.

– Ну и не говори, – ответила я. – Не говори ни о чем.

Тем вечером мы, семеро детей, ужинали молча. Внуки решили, что это такая игра, и тоже к нам присоединились. Хиггинс попытался заткнуть Веру, когда та заговорила о погоде и новых проблемах с медицинским оборудованием, которые означали новую работу для Николетты и отсрочку для анализов Октаво, потому что оборудования не хватало для исследования окружающего мира и лечения прободной язвы у Анселя, чего-то у Террела, и чего-то еще у кого-то еще, и боли в суставах у симулянта-Брайена. При каждой ее фразе Хиггинс качал головой: нет-нет-нет! К нему присоединились другие внуки. Стоило Вере открыть рот – и полдюжины головок начинали трястись.

К следующему утру в Брайена кончилось терпение.

– У тебя зависимость от этих плодов, так ведь? Отвечай мне!

Вместо ответа я сняла с себя одежду, потому что родители терпеть не могли наготу по какой-то земной причине. Он удалился со всей возможной для него скоростью.

Этот протест стал популярным. Хиггинс с друзьями разделись донага и пытались снимать одежду с других.

Днем Вера, глядя мне в глаза и демонстративно игнорируя мое тело, приказала сделать клетку для водородных семян, близких к созреванию, так что я отправилась в сарай за травянистым эспарто. Хромая, подошел Октаво.