Семиозис - Бёрк Сью

Я отдала воду для вымачивания Снеговику, убрала все свои вещи, помогла устроить навес для ростков латука и отнесла корзину Розмари с Даниэлем. Я вернулась к браслетам, надела один из них, а остальные отдала Джулиану, Алеше, маме, Николетте, Синтии и Энее.

Вера увидела их за вечерней трапезой на площади: суп из птицы-боксера и тюльпанный салат. Продуктов было немного из-за грозы, но мы в достаточно хорошем настроении сидели по обе стороны выставленных в длинную линию столов. Вечер выдался неплохой, хотя родители кутались: они вечно мерзли, когда нам было жарко. Летучие мыши пикировали и пели, а воздушные кактусы на веревках не позволяли им красть еду. Внуки, беременные и больные ели вволю. Мне досталось много салата, миска супа и кусочек мяса. Джулиан получил только бульон из птиц, которых он добыл. Внуки были настроены похихикать.

Тут Вера хмуро посмотрела на браслеты.

– Этому здесь не место, – заявила она. – Мы не можем тратить время зря.

– О, ты, наверное, захочешь срезать резьбу с моей трости! – сказала мама. – Не все обязательно должно быть только полезным, так ведь?

Это вызвало новые бесконечные споры из-за цветника: мнение высказывали только родители, детям полагалось слушать и учиться. Террел считал, что нам надо искать металлы, а не красивые цветочки.

Брайен устроил спектакль, вставая, чтобы высказаться, несмотря на одеревеневшие суставы, как будто мы у него в долгу из-за его хронического бурсита и обвисшей кожи со шрамами от удаленных раковых опухолей. Он пожелал потребовать деторождения «в гармонии с благополучием и интересами Содружества в целом», как говорится в Конституции. Родители любили цитировать Конституцию и опасались, что если мы не будем ей следовать, то нас будет ждать катастрофа, но ведь в Конституции говорилось и о красоте, и о равенстве. Родители цитировали только то, что им хотелось.

– Я считаю, что мы достаточно это обсудили, – сказала Вера. – Браслеты надо выбросить. Сейчас не время для раздоров.

– Ох, ну это же просто браслет! – возразила мама.

– Проблема в том, что он символизирует. Это Мир. Сообщество с согласием, взаимным доверием и поддержкой, – заявила Вера, цитируя Конституцию. – Браслет – это нарушение доверия. Давайте будем практичными. Символы важны. Браслеты символизируют решение, которое мы сейчас не готовы принять. У нас слишком много дел по восстановлению после урагана.

Мне следовало бы не сдаваться, следовало бы заговорить, но слишком много людей смотрели на меня, бездетную, проектировщика разрушившейся крыши и неуважительную гражданку – так, наверное, они думали, – а нас, детей, постоянно подозревали в лености и жадности. Я сняла браслет. Остальные тоже. Алеша и Николетта при этом поморщились, а Джулиан свой бросил и растоптал. Террел их сжег.

Той ночью, когда я плакала у себя в кровати, Джулиан вошел ко мне и, ничего не говоря, просто обнимал, пока я не перестала плакать. А потом мы впервые любили друг друга. Я уже занималась любовью с другими парнями, чтобы родители считали, будто я стараюсь забеременеть, но я делала это только чтобы удовлетворить других, а не порадоваться самой.

Джулиану хотелось порадовать меня, а мне хотелось радоваться с ним, а потом я его обнимала, понимая, что мне хотелось бы, чтобы он всегда был счастлив. Родители сочли бы все это пустой тратой времени из-за его бесплодия, но той ночью у нас была любовь, настоящая любовь. Она была бесполезно прекрасной, как и браслеты. И это стало началом бунта.

На следующий день я поискала радужный бамбук в сарае – а он исчез. На берегу, наверное, можно было найти еще, но мне некогда было идти на озеро. Джулиан поискал его во время охоты и в конце концов нашел прутик, даже красивее, чем прежние.

– Он с Громовой реки, у водопада, – сказал он. Никто не поднимался по течению выше водопада, но карты, сделанные на основе снимков метеорологического спутника, показывали длинный каньон, уходящий вверх через горы и ведущий к широкому плато. – И я нашел еще вот что. – Он протянул мне кусочки красного, зеленого и желтого стекла. – Это может быть обсидиан или агат, но, по-моему, нет. Что будем делать?

Я долго думала, прежде чем ответить. Можно было продолжать жить как обычно: работать с восхода Света до заката солнца: сажать, полоть, строить, собирать урожай, охотиться, заниматься собирательством, готовить, убираться, ткать, шить, ухаживать за животными, следить за оборудованием, ремонтировать механизмы, смотреть, как компьютеры сбоят, а роботы останавливаются, разбирать погибшие механизмы на запчасти, помогать родителям дойти до клиники и вернуться домой, перестраивать энергосистему на работу от ветра и ручных воротов…

Можно было смотреть, как сменяются времена года: весны с разливами и вездесущими гнездами ящериц; лета с ураганами, срывающими крыши, валящими деревья и злаки на полях; осени с засухами и пожарами; зимы с заморозками и туманами. Нашими праздниками были урожаи, рождения, похороны, солнцестояния и равноденствия, но праздник сводился просто к чуть более обильной еде. На Земле люди ходили на бои, карнавалы, в музеи и университеты, а я, если повезет, ходила на озеро. На Земле были протесты, революции, геноциды, пиратство и войны, а меня наказывали за сплетенные браслеты.

– Я знаю, чего не хочу делать, – призналась я так грустно, что он меня обнял.

Но мы продолжали это делать. А какой у нас был выбор? Искать тех стекловаров в одиночку? Это стало бы нарушением взаимной поддержки.

И потом, у мамы был рак из-за облучения во время космического полета, и ей становилось все хуже, пока она совсем не слегла. Этот же рак успел убить многих родителей. Я старалась проводить с ней как можно больше времени в ее маленькой комнатке, и все думала, будет ли мне ее не хватать так же сильно, как папы, и однажды я задала вопрос, который мне не давал покоя:

– А как на самом деле было на Земле? На самом деле, честно?

В книгах говорилось много чего, обычно плохое, но я понимала, что там сказано не все.

У мамы болели кости, болел живот – и она была рада любой возможности отвлечься, так она всегда говорила. Она поджала серые губы и ненадолго задумалась.

– Напряженно. И сложно. Если по правде, то нам было не особо плохо: мы были богаты, по крайней мере в сравнении с остальным миром. Другие умирали от голода, а мы смогли набрать достаточно денег, чтобы отправиться к звездам.

Богаты? Она была богатой? Мне никто не рассказывал!

– А если бы вы не улетели, мама?

– Нам всем жилось бы легче. И вам, наверное. О, все любят рассказывать всякие истории, правда: про загрязнение и болезни, начало конца человечества, но богачи-то вполне себе. Только бедняки друг друга убивали. Или пытались не умереть – не от одного, так от другого. Это было так трагично!

– Но тогда почему вы улетели? Разве вы не вынуждены были?

– Нет. Мы вызвались добровольно – и хотели все устроить как лучше. На Земле человечество совершило ужасные ошибки, ошибки фатальные для целых стран, многих миллионов людей. Ах, это был просто стыд и позор: бедняки получали так мало помощи в решении проблем, которые создавали не они! Тебе не понять – но нам хотелось сделать новую попытку. Заново начать Землю. И на этот раз сделать все правильно, без несправедливости, когда кто-то был богат, а кто-то беден. Ты даже себе не представляешь! По-моему, мы положили хорошее начало. И я рада, что мы это сделали. Да, трудности есть, но мы этого и ожидали. Мы словно вернулись в Эдем.

Я слышала про Эдем – мифический рай, но в библиотеке не оказалось книги, где об этом подробно рассказывалось бы. Если верить родителям, я все равно ничего не поняла бы… но трудности – это не рай, это я знала. Каково было бы оказаться настолько богатым, чтобы получить любую книгу, какую только захочешь – и иметь время ее прочитать?

– И при всех ее проблемах Земля была такая скучная! – мама улыбнулась. – На Мире оказалось захватывающе интересно.

Я думала об этом, пока плакала на ее похоронах. На Земле мне жилось бы легче. Мы похоронили ее рядом с дружественными снежными лианами у западного поля, рядом с Паулой. И мы похоронили маму в лохмотьях, потому что закапывать хорошую одежду было непозволительно. Октаво понуро и устало смотрел на лианы.