Дом на болотах - Зои Сомервилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тихий шорох заставил ее вздрогнуть. Точно, у нее над головой снова скребут когти. Господи, она надеялась, что ни одной не увидит. Она терпеть не могла крыс. Тони ее все время дразнил, говоря о крысах в лондонских канавах.
Никаких сокровищ тут, наверху, не было, никаких тайн, только коробки с книгами и крысы.
Но ей нужно было найти гирлянды. Она стала удрученно рыться в одной из рождественских коробок и вытащила пригоршню мелких белых свечек. Придется обойтись ими.
Спустившись обратно на второй этаж, Мэлори заглянула в открытую дверь спальни. У нее зудели пальцы, так хотелось открыть вторую записную книжку, затеряться в мире Розмари. Он ждал ее под подушкой. Но сейчас она читать не могла. Нужно было восхищаться елкой, готовить Фрэнни ужин, укладывать ее, ждать, терпеливо ждать. Она остановилась на мгновение, вбирая запах чего-то теплого и сладкого. Это оказался розмарин, который она сорвала, он лежал в кармане ее блузки. Мэлори улыбнулась и выложила его на подоконник. Тезка девушки из записной книжки – ее целебная трава, ее цветок.
Когда она вернулась вниз, Фрэнни прищепками, найденными в одной из коробок с игрушками, прикрепила свечи к веткам и зажгла их, озарив покоробленные просевшие стены золотыми отблесками. Мэлори раньше не видела елку, освещенную настоящими свечами, это было так красиво. Пока она заваривала чай, отражение ее лица в окне над раковиной смотрело на нее. Она представляла Розмари здесь или, как Фрэнни, в соседней комнате у огня, где она сидит и вышивает. У задней двери лежала груда плюща, который Мэлори принесла с кладбища. Его можно развесить по дому. Потом она вспомнила про кусочек песчаника в кармане пальто и тихонько его вынула, отнесла наверх в спальню и положила на подоконник рядом с уже лежавшими там веточками розмарина, щупальцем плюща и ракушкой.
В ту ночь, пока огонь еще горел, Мэлори свернулась на диване и поставила на коврик рядом бутылку вина, захватив пакет сливочных крекеров и первую пачку сигарет, купленных в лавке. Фрэнни уже спала – или должна была спать, – а Ларри снова свернулся у нее в ногах. Он стал все время к ней жаться и скулил, когда она его оставляла.
Мэлори принесла вниз вторую записную книжку. Последнее, что она прочла, было описание того, как девочка выпила любовное зелье. Она вспомнила, как познакомилась с Тони в восемнадцать, как в девятнадцать вышла замуж. Но ей по крайней мере уже исполнилось восемнадцать – какая-никакая взрослая. Она уж точно считала себя взрослой. Сбежала из душного дома в Норидже, где пищу принимали строго по часам, а для культуры были только «Ридерз Дайджест» и «Радио Таймс». Она выглядела в своих глазах такой взрослой, с этой бабеттой, сумочкой и высокими сапогами. Она только что переехала в Лондон, устроилась на работу в секретариате (скоро найдет что-нибудь получше; папа всегда говорил, что она умница), сняла квартиру пополам с подружкой Клеменси, которая считала себя без пяти минут аристократкой изза того, что ее отец раскошелился на школу «Бидлз». Клеменси отвела ее в подпольный бар в Сохо и познакомила с Тони. Боже, он был неотразим: эти облегающие рубашки и кубинские каблуки. Не привлекателен в традиционном смысле: слишком полные губы, слишком высокий лоб, – но излучал такую уверенность, что Мэлори в этом сиянии становилось тепло. Она так хотела стать частью лондонской жизни, стряхнуть с себя Норфолк и неловкие отношения с родителями, и Тони – с его работой в модном баре, квартирой неподалеку от Сохо и тем, как легко он тратил деньги, – вселял в нее надежду. Он, наверное, думал, что заведет с ней просто мимолетный романчик. Но Фрэнни это все прекратила.
Они поженились на скорую руку в регистрационной конторе Мэрилебон, из гостей были только Клем и приятель Тони Себ. В качестве свадебного платья Клем отдала ей одно из своих, длинное, горчично-желтое, которое уже относила один сезон. Не белое. Как можно, в ее-то положении? Все это казалось ей приключением, бунтом. Она написала родителям, сообщила, и все. Все случилось так быстро, что не было времени подумать, – Тони был обещанием жизни, которой, как ей казалось, она хотела, роскошной и свободной. После свадьбы выпивали в грязноватом баре, но ее мутило, и она рано ушла. Тони ввалился на следующее утро, упал с ней рядом и уснул, от него несло бренди и сигаретами. Ее затошнило. Она ощутила, как желудок подкатил к горлу, и метнулась в ванную. Осела на линолеум и смотрела, как стекает по стенкам унитаза вода. На пальце у нее было дешевое кольцо, временное, как сказал Тони. И это ее жизнь.
Теперь у нее кольцо классом повыше. Не фамильная драгоценность, как он ей обещал (она предполагала, что его сестра закатила из-за этого скандал), но крупный брильянт в золоте с Бонд-стрит. Мэлори подняла брильянт к слабому свету, чтобы тот засверкал в полутемной спальне.
Его родители ее явно не одобрили – они были из простого района, – но она старалась об этом не думать. Отчасти все и было так здорово именно потому, что они оба порвали с тем, как их воспитывали, разве нет? Ее родители встречались с Тони всего пару раз. Мать перед ним заискивала, на нее произвели впечатление его машина, одежда, его четкий выговор. Отец про себя не одобрял, называл его «показушником». И, хотя она уговаривала себя, что это не имеет значения и теперь ее семья – это Тони, было обидно. Она перестала им звонить, не могла вынести его разочарование. Когда появилась Фрэнни, отец уже умер, свалился в своем обожаемом саду с сердечным приступом. Он так и не простил ей Тони. Это было хуже всего – унижение от сознания своей ошибки. Он с самого начала был прав насчет Тони.
В ту жуткую ночь в Лондоне, перед своим уходом, он показал свое истинное лицо. И она тоже. Он назвал ее сукой. А она что сделала? Дала ему пощечину? Выругалась? Орала, кричала? Нет. Она плакала, разваливалась на куски, не могла себя защитить.
– Не начинай, – сказал он.
– Не можешь же ты меня бросить, – сказала она.
Он не ответил, просто взял шляпу и ушел. Ей было так стыдно, словно на ней позорный колпак.
Снаружи ухнула сова, и Мэлори пришлось поджать ноги от сквозняка. Окно было
