Дом на болотах - Зои Сомервилл

– Твой отец дома? – спросил он, но я его заверила, что отец в печатне в Кромере и вернется только последним поездом.

С того лета с Лафферти отец встречался по всей стране с разными политиками. Каждый раз, возвращаясь домой, он говорил мне, что встреча прошла «весьма благоприятно», но я очень смутно представляла себе, кто все эти люди и почему он с ними встречается, просто знала, что они имеют какое-то отношение к отцу Фрэнка, полковнику, и не любят ужасных Рэмзи Макдональда и Стэнли Болдуина. Еще я знала, что это как-то связано с людьми, которых мы видели осенью на званом ужине в Усадьбе, – лондонцами в красивых костюмах – и новой партией мистера Мосли. Я предполагала, что отец надеялся получить от них какие-то деньги. Он говорил, что в них будущее нашей страны.

Тут Фрэнк расслабился, и мы приятно провели час за чаепитием и болтовней. Он рассказывал мне последние новости из Лондона, рассказывал про фильм по оперетте Ноэла Кауарда «Горечь и сладость», который, как он заявил, в подметки не годился оригиналу, про другие фарсы и мюзиклы, которые смотрел, и про всякие мелочи лондонской жизни. Все это казалось очень далеким и роскошным, но я почти все забыла, потому что, когда дело шло к полудню, Фрэнк сообщил, что умирает с голоду. Мы собрали в кухне все для пикника и отправились на болота.

– Я в настроении взглянуть в небеса, крошка Рози, – сказал он, прикладывая руки к моим щекам, так что у меня зазвенело в голове.

– Я не крошка, – ответила я пресекающимся голосом.

Он взглянул на меня сверху вниз.

Нет, – сказал он. – Ты становишься совсем взрослой. Мы ушли из пустого дома, вслед нам смотрели только окна, двинулись по Грин-Уэй в сторону болот. Он держал меня под руку. Я все время росла и «округлялась», как неодобрительно говорила Фейрбразер, хмуро глядя на мою натянувшуюся блузку. Я осознавала каждое движение своего тела, когда шла рядом с Фрэнком. Голова моя доходила ему до плеча, он легко придерживал меня за руку. Когда мы дошли до болота, он взял меня за руку в перчатке, подтянул к краю и стал расстегивать ботинки.

– И ты тоже, – сказал он, улыбаясь.

– Но мы же замерзнем, Фрэнк, – ответила я.

– Ты же не трусиха, Рози? – сказал он, с вызовом глядя на меня.

Я могла только подчиниться. И вот, пожалуйста, мы запихали чулки в ботинки и шагнули в холодную хлюпающую болотную грязь. Он увел меня далеко вдоль ручья, туда, где был кусочек суши. Его укрывали заросли болотной травы, за которой можно было спрятаться так, что никто не увидит. Мы пробежали по песчаному холмику и со смехом упали на той стороне. Вышло солнце, было почти тепло – как в первый день весны. И я удивилась, хотя не имела на это права, когда он сразу же притянул меня к себе и стал целовать, по-настоящему, в губы. Он не впервые меня целовал, но в этот раз все было по-другому. Наши ступни покрывала сохнущая грязь, наши голые ноги переплелись, я почувствовала, как под брюками у него набухает, и гадала, что мне делать. Он все трогал меня за выросшую грудь, водил пальцами, вжимался туда головой и издавал стонущие звуки. Потом он сунул руку в брюки, и, казалось, его охватил какой-то спастический припадок, пока наконец он не закинул голову и не завыл в ясное голубое небо у нас над головами. Все это время он одной рукой держал меня за талию, крепко впиваясь мне в ребра. Он упал на дюну, тяжело дыша, с красным лицом, в каком-то непонятном восторге.

Какое-то время мы молчали, просто лежали на спине, глядя в небо, и я ждала, что он сделает. Я надеялась, что не снова то же самое, но мне хотелось, чтобы что-то произошло. Нам так мало рассказывали и я так недолго училась в школе, что только смутно понимала, что он делал, – я знала, что это как-то связано с желанием, но в то же время это было что-то совершенно из другого мира. Я начала замерзать, но мне не хотелось нарушать это чувство – что мы с Фрэнком одни в целом мире. Он придвинул голову ко мне и зашептал мне на ухо, так что стало щекотно:

– Ты меня любишь, Рози?

– Да, – ответила я, едва дыша. Хорошо, – сказал он, – потому что я не знаю, сколько еще смогу это вытерпеть. Милая малышка Рози-Валентина. – И снова меня поцеловал, на этот раз медленно, ощупывая языком все изгибы моего рта.

Больше ничего не было, но, когда мы брели обратно вдоль ручья и грязь холодила мне ступни, а по ногам поднимались мурашки, я чувствовала, что жива, вся без остатка. В мире были только мы двое, Фрэнк и я.

В конце марта, в день, полный текучих облаков и внезапного солнца, Фрэнк остался в Усадьбе один. Леди Лафферти, как обычно, ушла в церковь, полковник отправился на прогулку верхом, а Хильди уехала кататься на машине с настойчивым Джеральдом.

Когда я шла в тот день, живот и пах мне кололи серебряные иголочки желания. Прислугу тоже отпустили на выходные – в доме были только Фрэнк и кухарка, но она спала в кухне. Он ел апельсин, когда открыл дверь, – его запах вошел в мое тело, как какое-то сладкое вино. Фрэнк оторвал дольку и поднес ее к моим губам. Я открыла рот, чувствуя себя глупо, как птенец, которого кормит мать, и Фрэнк сунул ее внутрь. По моему подбородку потек сок, я поморщилась от кислоты. Фрэнк рассмеялся:

Готов поспорить, ты нечасто их ешь, да? Я покачала головой, не в силах ничего сказать: рот у меня был полон апельсина.

Джейни как-то мне сказала, что, если мужчина хочет девушку, он должен взять апельсин, наколоть кожуру иголкой и проспать ночь, держа его под мышкой. На следующий день он должен сделать так, чтобы девушка, которую он любит, съела апельсин. Помню, я подумала, что звучит это совершенно ужасно, но, стоя в огромном вестибюле Старой Усадьбы, не могла не вспомнить это из-за апельсина во рту и не представить, как его зачарованный сок стекает мне внутрь, заставляя меня любить Фрэнка.

Он взял меня за руку, и я пошла за ним по главной лестнице. Я прежде была только в комнате Хильди, у Фрэнка никогда, но я знала, куда мы идем. Я точно не знала зачем, знала только, что он мне уже не первую неделю повторял, что наша любовь (наша любовь!) естественна и любое ее выражение тоже естественно. Я не была