Дом на болотах - Зои Сомервилл

простят. Будут винить меня, а не его. Наверное, я покраснела, потому что Хильди внезапно схватила меня за локоть и подозрительно всмотрелась в меня.

– Ты ведь не позволила никому себя соблазнить?

– Нет, конечно, нет, – горячо сказала я, думая о том, как Джордж Бейфилд засовывал язык мне в рот; о Фрэнклине, тонкими пальцами поднимающем мое платье.

– Ну так и не позволяй, ни в коем случае, что бы они тебе ни обещали. Не будь дурой, дорогая. Пойми, они – рабы своих инстинктов, даже те, что хорошо воспитаны.

Она со значением посмотрела на другую сторону лужайки, где стояла группа мужчин в костюмах, среди которых был и ее упорный воздыхатель, Джеральд.

– Все? – спросила я. – А как же Джеральд? Она рассмеялась, откинув голову.

– Да, Розмари, все. Даже милый старина Джеральд. Даже мой милый братец. Особенно он.

Я опустила глаза, посмотрела на свои туманящиеся ноги.

– А твоя мама знает про… Джеральда? – очень тихо спросила я.

– О да, она приятельствует с его матерью. Розмари, послушай меня. Ты должна понять, что для мужчин все иначе.

Тут ее голос слегка переменился, я подняла глаза, увидела, как ее лицо напряглось, и впервые задумалась, есть ли у Хильди какие-то сомнения. До сих пор она казалась неуязвимой. Потом она снова рассмеялась и белой изящной рукой взяла мою косу. С любопытством на меня взглянула.

– Вот – вот в чем твоя ценность. Без этого… – Она покачала головой. – Я знаю, что тебе нравится Фрэнк, дорогая, но он… он такой же. В общем-то, думаю, он – один из худших. Мама глупеет, когда дело касается его, всегда так было. Будь осторожна.

– Хильди, – сказала я, – мне что-то нехорошо. Наверное, я пойду прилягу.

– Что ты, – ответила она, – не можем же мы позволить тебе испортить праздник. Возьми нюхательные соли или еще что-нибудь. Или выпей глоточек бренди, – крикнула она мне вслед, когда я бежала к дому.

Но я больше не вышла, и Фрэнк на меня потом злился, говорил, что я испортила праздник. Поначалу мне было все равно, я рушилась под таким сумбуром чувств, что особенно не думала ни о чем, кроме Фрэнклина, и того, что мы натворили, и того, любит ли он меня, и что теперь делать. Я добровольно отдала свою девственность. Я не была чистой, как все думали; я отдала себя ему. Он не мог просто отбросить меня.

После ужасного праздника Лафферти вернулись в Лондон. Шли дни, и я начала думать, что, возможно, Хильди преувеличивает аппетиты Фрэнклина. Мужчины глазеют на женщин, это я знала. Но это не значит, что они что-то предпринимают. Но я решила все уладить с Фрэнклином, когда он вернется, как-то дать ему понять, что я боюсь и что он должен меня защитить.

Но моя жизнь в Доме на Болотах была настолько пуста и лишена чего-либо интересного, что сердце мое не могло не взмыть, когда Фейрбразер сказала мне, что Лафферти возвращаются в Старую Усадьбу на выходные к солнцестоянию. Я почти бросилась на шею Хильди, а она – мне, когда мы воссоединились. А когда увидела его и он мне улыбнулся, вышло солнце, несмотря на все мои решения. Не вышло, конечно, день был пасмурный, но внутри было такое чувство. Я знала, что это сентиментально и глупо. Я говорила себе, что Фрэнк, наверное, так улыбается множеству девушек, и пыталась проколоть пузырьки радости, которые во мне поднимались. Но во мне жил дьявол; я чувствовала, как между нами бежит электричество, и мне больше всего на свете хотелось замкнуть наши тела друг на друга. Прикасаться к нему, и чтобы он прикасался ко мне.

Мы сидели в их гостиной за чаем. Мой отец, полковник, Джеральд и мистер Сондерс – худой мужчина с праздника, который, как сказала Хильди, был лично знаком с мистером Мосли, – играли у окна в бридж. Они говорили о Муссолини в Италии, о Митфордах, о последних событиях с принцем Уэльским и о различных других людях, чьи имена постоянно упоминались в газетах.

Я попыталась слушать внимательно, потому что думала, что однажды могу встретиться с кем-то из этих людей и покажусь полной деревенщиной, если не буду знать, кто они.

Леди Лафферти планировала церковный праздник, Хильди пила чай, положив ноги на оттоманку, а я сидела рядом с ней, отчаянно желая, чтобы меня здесь не было.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал Фрэнк, улыбаясь мне со своего места; он стоял, прислонившись к камину, с сигаретой.

Когда Фрэнклин произнес эти слова, я почувствовала, что его мать обратила внимание на меня.

– Да, положительно так, – сказала она. – Подойди, сядь со мной рядом, Розмари.

По мне снова пробежала дрожь страха, что она обо всем знает и собирается это прекратить. Несмотря на все мои благие намерения, думать о том, что я лишусь внимания Фрэнклина, было все равно что задвинуть шторы среди дня. Но я пересекла комнату и села рядом с леди Лафферти на козетку. Она обратила на меня ледяные глаза, и меня обдало холодом, хотя в комнате было тепло. Но потом она произнесла нечто неожиданное:

– Ты – настоящая сельская девушка, Розмари, ты не знаешь, как устроен мир, но я к тебе отношусь как к дочери и сделаю все, чтобы тебя защитить.

Она положила прохладную тонкую руку поверх моей, и по мне побежали мурашки.

– В этом мире есть вещи, которых ты, думаю, не понимаешь, дитя мое. У меня ушло много времени на то, чтобы их понять. Будь осторожна, дорогая. Ты должна сохранять здравомыслие.

Я не знала, что ответить на эту короткую смущающую речь. Пробормотала:

– Благодарю вас, – точно не понимая, от чего меня нужно защищать. От Фрэнка?

– Не можем же мы так и сидеть тут в духоте, – сказал Фрэнк и, загасив сигарету в своей чашке, в два шага пересек гостиную и, наклонившись, взял меня за руку. – Мы с Рози пойдем прогуляемся.

Я попыталась бросить на него гневный взгляд, но его голубые глаза смотрели на меня, и я почувствовала себя насекомым, попавшим в липкую ловушку паука.

– Да, дорогой, ступайте, – сказала леди Лафферти.

В ее голосе слышались усталость и нервозность, заставившие меня задуматься о том, какой властью над ней обладал Фрэнк. Когда я выходила из комнаты, она посмотрела на меня, и я не смогла истолковать этот взгляд, но теперь думаю, что в нем была своего рода жалость. Они вернулись к своим картам, Хильди – к журналу, а мы вдвоем вышли в сад. Было прохладно и сыро после редкого в то лето утреннего дождя, и моя обувь промокла от травы. Я помню, что все время поскальзывалась на гладкой и