Сестры Шред - Бетси Лернер

и первым делом показала свой кубок, а затем занялась раздачей подарков. Папе досталась бейсболка с надписью «Фьорды», а мне – футболка с принтом «Я ♥ фьорды». После этого сумка с подарками, казалось, опустела, но мама порылась в ней, выудила маленького, меньше ладошки, белого медведя из кварца и вручила его Олли – та собирала коллекцию сувенирных медвежат.

Эта традиция родилась раньше меня. Олли влюбилась в белых медведей, едва увидев их впервые в Бронксском зоопарке. Она с восторгом смотрела, как они там плавают, греются на солнышке и подбрасывают носом большой красный мяч. Ни уговоры, ни подкуп, ни принуждение не помогли – родители так и не смогли оттащить Олли от вольера. Легенда гласит, что им пришлось смотреть на медведей, пока зоопарк не закрылся. Уже в три года Олли демонстрировала властный характер, и родители, обожавшие свою доченьку, всегда уступали. Впоследствии ее называли исключительно «волевой», «упорной» и даже «упрямой».

В конце концов мама сложила пазл, обнаружив улики: убитый пылесос, окровавленная марля в мусорной корзинке Олли, найденный в почте больничный счет – и сделала выводы. Папа, оправдываясь, уверял, что происшествие было пустяковым. Когда через несколько лет Олли стала куда-то пропадать по ночам, он начал винить себя в том, что пытался скрыть от мамы этот случай. Ведь уже тогда, задолго до настоящих проблем, Олли заигрывалась, не знала меры. Хирург, оказывается, говорил ему, что Олли даже очень повезло: если бы один из осколков в шее вошел чуть глубже, она могла умереть.

А тогда в баре «У Чака», поужинав, отец заказал десерт – фирменный шоколадный торт с глазурью – и две вилки. «Угощайтесь, голубки», – подмигнул официант, поставив торт на стол. Отец поднес кусок ко рту – и вдруг весь затрясся. Я отвернулась, чтобы не видеть того, что вот-вот могло случиться; я никогда не видела отца плачущим. Через несколько секунд он справился с собой, вытер лицо платком и извинился за срыв. Нелегкий выдался денек.

– Олли будет наказана? – спросила я.

– Нашла о чем думать! – Отец смотрел на меня с недоумением и неприязнью. Виноватой вдруг стала я. Сестра, пробив собой стекло, оказалась неуязвимой, как Гудини. Отец сердито ткнул вилкой в торт.

Казалось, весь мир был создан лишь для того, чтобы подпитывать наше с Оливией соперничество. Мы боролись за право сидеть в большом кресле у телевизора и за пульт. Мы спорили за место у иллюминатора в самолете и у прохода в кинотеатре. За переднее пассажирское сиденье в машине бороться было бесполезно: как младшая сестра, я была обречена до конца жизни сидеть сзади. На переднее даже мама не претендовала. Мы спорили из-за собаки, которой у нас не было: какой она должна быть породы, как ее назвать, кого из нас она будет сильнее любить. Если Олли казалось, что моя порция еды больше, она меняла местами тарелки. Мы даже дрались – кулаками, ногами, таскали друг друга за волосы. Но гораздо больнее были оскорбления; она дразнила меня так, что до сих пор обидно. Она называла меня лузершей, ничтожеством, ходячим выкидышем. А еще – подлизой, ябедой, учительской собачкой. По ее мнению, я была скучной, серой, занудной посредственностью. Олли знала, что я отличница, но она имела в виду не оценки. Она считала, что у меня нет харизмы, нет таланта.

Моя первая мучительница искусно скрывала свои атаки от родительских глаз. Когда мы ссорились, родители всегда говорили: нам все равно, кто начал, сами разберитесь. А что там было разбираться, если это она слопала мой десерт, оставила мои любимые фломастеры лежать без колпачков, чтобы они засохли, и обезглавила моих кукол? Каждый год в мой день рождения она отпихивала меня от торта и сама задувала свечи. Родители со смехом журили ее: «Ну Олли!!!» Отец заново зажигал свечи, но теперь уже я отказывалась задувать их и загадывать желание. Маленькие восковые столбики растекались по торту, меня ругали за упрямство, и опять я была плохой, хотя это Олли оттолкнула меня и украла мое желание.

Во время одного из обысков, которые я иногда проводила в комнате родителей, я наткнулась на завалившуюся за мамин письменный стол папку-гармошку. На отделении «А» роскошным маминым почерком с вычурными завитушками было написано мое полное имя: Эми Клэр Шред. Внутри оказался целый архив. Мое свидетельство социального страхования с числами, разделенными черточками, как в азбуке Морзе. Мое свидетельство о рождении с указанием времени появления на свет – шесть утра – и веса – пять фунтов восемь унций[2]. Врачи сказали родителям, что будь во мне на одну унцию меньше – и меня положили бы в инкубатор. Грелась бы в микроволновке, как гамбургер, говорил отец, и этот образ потом превратился в прозвище Пышка. Тем более что я так толком и не выросла: всего пять футов в высоту и сто фунтов веса[3]. Когда я жаловалась на свои размеры, мама в утешение говорила, что лучшие вещи присылают в маленьких коробочках. Но я-то знала, что лучшие вещи присылают в больших упаковках, и все они достаются моей сестре.

Там же я нашла свой табель успеваемости за начальную школу. Развернув его, я полюбовалась на стройную колонку отличных оценок на правой стороне. Споткнулась я на разделе личностного развития и социальных навыков. Несправедливо и обидно до слез. Я страстно мечтала проявить себя, но была тем самым тощим, нескладным, очкастым солдатом, которого убивают в первой же перестрелке в каждом фильме про войну. Меня оттесняли от столиков в кафе; я держалась в сторонке на игровой площадке. Про меня написали, что я социально ограниченный интроверт.

Я заглянула в секцию на букву «О» и обнаружила отчеты об успеваемости Олли, перехваченные резинкой. Просмотрев все, я убедилась, что ее оценки были ужасными. Даже по основам здоровья! Воспылав негодованием младшей сестры, я побежала к маме. Вот оно, у меня на руках: доказательство, что Олли пользуется незаслуженной любовью! Но мама отругала меня за шпионаж и сказала, что успеваемость сестры меня не касается. Как могла моя мать, так требовательно относившаяся ко мне, мириться с ее плохими отметками?

В старших классах стало очевидно, что у Олли проблемы с вниманием. Ее мозг работал хаотично, как пинбольный автомат. Она не могла ни дочитать книгу, ни дописать сочинение. Не воспринимала ни карты, ни указатели. И тесты она сдавала так же, как ориентировалась в окружающей обстановке – интуитивно. Когда я пожаловалась на несправедливость таких двойных стандартов по отношению к нам, мать добила меня жестокой фразой: «А