Сестры Шред - Бетси Лернер

снять кожуру с апельсина целиком или заточить карандаш так, чтобы стружка не сломалась. Олли терпеть не могла моей обстоятельности и любимых кропотливых занятий: долгие вечера я проводила, собирая карточные домики, пазлы или цепочку из оберток от жвачек. Дело было не в недостатке терпения; просто ее ум работал быстрее и лихорадочнее моего. Иногда она начинала стучать под столом ногой, как отбойным молотком, или хрустеть суставами пальцев, словно сбрасывала излишек энергии.

Когда я добралась до сложного запекшегося края хлебной корочки, Олли выхватила у меня сэндвич, смяла его в шар и метнула в кусты.

– Выбешиваешь, зануда!

Никто из нас и слова не успел сказать; из кустов тут же взлетела целая туча ворон и набросилась на хлеб. Олли принялась кричать им в ответ:

– Кар! Кар! Кар!

В это время к стоянке подъехала еще одна семья; едва начав расстилать скатерть на загаженном столике, они услышали крик Олли и торопливо отошли подальше. Казалось, раздвинулся некий занавес, и наше семейство вновь оказалось в центре сцены, исполняя спектакль, который мы не хотели никому показывать.

Вороны опустились на землю возле парковки, и Олли кинулась туда. Она захлопала руками и громко каркнула; птицы одновременно поднялись в воздух – словно черный плащ взметнулся. Мать погнала нас к машине, а отец подобрал пакеты и фольгу и выбросил в мусорку. Прежде чем закрыть термос, он попытался напоследок глотнуть кофе, но мама махнула рукой в сторону машины: поехали быстрей. Я ждала, что она отругает Олли, но она просто велела отцу сесть за руль, и он вывел автомобиль на шоссе.

– Ма-ам! – взвыла я.

– Что о нас подумают? – услышала я в ответ.

Закутавшись с головой в свое одеяло, я тихо закипала. А Олли стала тихонько напевать строчку из песни «Пинк Флойд» о людях, проводящих жизнь в тихом отчаянии. Она, конечно, имела в виду нас, точнее меня. Ей нужен был достойный противник, а я слишком легко сдавалась, не вступая в бой, к которому она так стремилась. Но на сей раз, разозлившись на сестру как никогда, я вылезла из-под одеяла, набросилась на Олли сзади, схватила ее за волосы с обеих сторон головы и дернула изо всех сил. Она откинулась назад и взвизгнула так громко, что мой отец резко повернул руль; фургон на соседней полосе вильнул в сторону, чтобы не врезаться в нас, за ним другие: машины уворачивались, водители отчаянно сигналили. Отец потерял контроль над автомобилем, и тот вылетел с дороги. Мать закрыла глаза руками. В это время Олли вдруг вытянула ногу и дважды сильно пнула меня, сначала в живот, потом в бедро. Я согнулась пополам на полу перед задним сиденьем. Отец резко затормозил, и я ударилась головой о дверцу машины.

Мы остановились на обочине. Какой-то парень на грузовике показал нам средний палец и крикнул «мудак», проезжая мимо. Олли тоже показала ему средний палец.

– Оливия! – крикнула мама.

Отец заглушил двигатель и сидел, наклонившись вперед. На какое-то жуткое мгновение мне представилось, что он умер. Потом он выпрямился.

– Лор, ты цела?

Мама взялась за голову руками, словно проверяя, не развалилась ли та, и кивнула.

Я думала, что он спросит и нас, но вместо этого отец, перекинув локоть через спинку сиденья, сердито посмотрел на меня.

– Ты что, хочешь, чтобы мы все убились?

Голос его прозвучал так гневно, что я испугалась и на время забыла о боли и несправедливости всего происходящего. Наш папа, которого было очень нелегко разозлить, теперь был просто в ярости.

– Если вы не перестанете драться, я разворачиваюсь, и мы едем домой. Вы этого хотите?

Маме явно понравился этот ультиматум – редкое пробуждение патриархата. Все это время она ждала, когда же отец проявит инициативу и возьмет власть в свои руки.

– Оливия? Эми? Вы слышите меня?

– Да и пожалуйста, – буркнула Олли себе под нос.

– Что ты сказала?

Оливия сложила руки на груди в идеальном жесте беспечности, равнодушия и отвращения.

– А я с самого начала никуда не хотела ехать.

– Прекрасно, – произнес отец и повернул ключ зажигания. – Едем обратно.

4

«Это Учреждение» – так мы его называли. Мама говорила: «Давайте съездим в Италию, когда Олли выйдет из Этого Учреждения» или «Парковка у Этого Учреждения отвратительная». В восемнадцать лет Оливию в первый раз положили в психиатрическую лечебницу. Это было учреждение средней и долгосрочной помощи в Нью-Йорке, где пациенты лежали от трех месяцев до трех лет. По субботам родители исправно ходили туда на обязательные сеансы семейной терапии. Папа ради этого отказался от игры в гольф, мама – от дня шопинга и тенниса. Она каждый раз брала комплект выстиранной одежды, новую зубную нить (старую Олли зачем-то наматывала на руки, как боксер бинтует кулаки) и две банки чипсов «Принглс».

Медсестры обыскивали сумки посетителей; мама считала это правило излишним и «показушным». По ее мнению, конфискованные предметы – бритвы, ватные палочки, щипчики и пилки для ногтей – скорее всего, перекочевывали в сумки самих медсестер. Еще она сказала, что Олли не хочет видеть никого из знакомых, даже меня. У меня было подозрение, что мама просто не хочет, чтобы я контактировала с Олли, как будто та может меня заразить. Мне не нравилось оставаться в стороне, но и увидеть родную сестру в психушке было боязно. Перед тем как ехать в больницу, отец обнимал меня одной рукой сбоку – цеплял и притягивал, словно персонаж водевиля длинной тросточкой. Когда у меня начала расти грудь, он перестал обнимать меня по-настоящему. Стоя в дверях, я смотрела, как он медленно, словно круизный лайнер, выводит «Крайслер» из гаража на подъездную дорожку и отъезжает от дома.

Пытаясь понять, что происходит с моей сестрой, я прочитала кучу книг. На каждой обложке была изображена девушка, задумчивая брюнетка. «Дневник Алисы», «Лиза, яркая и темная», «Под стеклянным колпаком». Ни одна из героинь не была похожа на Олли. Они не прыгали в кабриолет, распустив волосы, чтобы ими поиграл ветер. Они не ныряли со скал и не выныривали на поверхность, бешено колотя по воде руками, в полной готовности прыгнуть снова.

Отсутствие Олли угнетало меня еще сильнее, чем ее присутствие. Кресло, на котором она обычно сидела; музыка, которую она громко включала; окно, в которое она вылезала холодными зимними ночами. Олли согласилась лечь в Это Учреждение только ради папы – после того как он уговорил знакомого судью не отправлять ее в тюрьму для несовершеннолетних и, соответственно, не создавать ей репутацию преступницы.

Это случилось