Сестры Шред - Бетси Лернер

горстка конфет не двигалась. Девочки услышали, как я давлюсь, и замолчали. Потом одна из них сказала:

– Черт, что это было?

Я сидела на унитазе, подобрав под себя ноги и держась за края кабинки. По моему лицу текли слезы, но я отчаянно старалась не издавать никаких звуков и не выдать себя.

– Да неважно, – сказала вторая. Хлопнули двери кабинок, и послышались шаги, милосердно удалявшиеся по цементному полу. Зефир к этому времени размок у меня во рту настолько, что я смогла его выкашлять – конфетный шар вылетел, ударился о дверь и шлепнулся на пол, дрожа, как жидкий яичный желток.

На ежегодном конкурсе по естествознанию я заняла первое место, и мы с родителями отправились в «Золотую дверь» отпраздновать это событие. Я сделала модель вулкана, который извергался каждые три минуты при помощи миниатюрного гидронасоса, подключенного к таймеру. Вокруг моего вулкана на выставке презентаций толпились ученики и родители. Некоторые задерживались, чтобы посмотреть извержение во второй и в третий раз.

На этот раз пруд стоял без воды и без рыбок, его чистили. С водой его черные стенки красиво блестели, а теперь на них виднелись трещины и белый осадок.

– Я не пойду больше в школу! – Эти слова вырвались из меня сами собой.

– Что ты такое говоришь? – удивилась мама. – Ты же заняла первое место!

– Я хочу в школу-интернат.

– Вторая дочь из дома прочь? Ну уж нет!

– Тогда в частную какую-нибудь!

– Зайка, расскажи нам, что происходит? – вмешался папа.

У меня язык не поворачивался во всем сознаться.

– Ну, скажи, что случилось? – продолжал он все так же ласково, таким тоном, словно мог решить любую мою проблему.

– Давай, говори уже! – нетерпеливо сказала мать. – Что опять не так?

«Опять?» До тех пор я не жаловалась на свои проблемы. Когда я училась в средних классах, она сама выманивала у других родителей приглашения на дни рождения одноклассников и уговаривала их звать меня в гости с ночевкой. Теперь я просто лгала матери и отцу, что у меня есть друзья, с которыми можно пообедать или поучить вместе уроки. То была ложь во спасение: я создавала видимость благополучия, чтобы не нарваться на мамино огорчение или, чего доброго, ее помощь.

Незадолго до этого несколько мальчиков играли на перемене в горячую картошку моим новеньким калькулятором. «Хочешь машинку, робот? На, возьми!» Я попыталась отнять у них калькулятор, но их было больше. Я села за парту и попыталась успокоиться, молясь, чтобы они его не уронили. Я злилась на собственную беспомощность и беззащитность; но труднее всего было справиться с чувством унижения.

– Сегодня твой праздник, Зайка. Давай купим яичные рулетики? – предложил папа.

– Я больше не могу, не могу! – Я заплакала, закрыла лицо руками и убежала в туалет. Меньше чем через минуту дверь открылась. Я думала, что это мама пришла меня успокоить, но это оказалась женщина с маленьким мальчиком, который прятал лицо у нее между ног. Когда я вернулась к столу, отец объявил, что, если я смогу закончить семестр, родители подыщут мне частную школу для дальнейшего обучения.

– Правда?

– Да, правда, – ответил папа.

– Мы можем себе это позволить?

– Не волнуйся, Эм.

– Да, мама?

– Я согласна. Ты это заслужила.

Не знаю, что сказал папа за эти несколько минут, как он смог ее убедить, но это не имело значения. Этого обещания мне было достаточно, чтобы дотянуть до конца учебного года. После того вечера мама направила бо́льшую часть своей энергии на то, чтобы найти мне подходящую частную школу. У нее появился новый проект: звонки, оформление документов, посещение кампусов. Через много лет она признала, что меня нужно было отправить в частную школу с самого начала.

Оставшуюся часть семестра мы все трое вели себя друг с другом с образцовой вежливостью. У каждого были свои обязанности по дому, и мы выполняли их, не жалуясь. Иногда возникал повод сообща посмеяться, как в тот раз, когда мама уронила на пол горячую кастрюлю с запеченными зити[10]. Правда, смех звучал не очень-то весело. Без Олли мы все пребывали в режиме ожидания. Однажды папа объявил, что ее отпустят домой на выходные, и если все пройдет хорошо, разрешат забрать из больницы на все лето.

Доктор Люси, самый молодой врач в больнице, наверное, был первым и единственным мужчиной, которого Олли не удалось соблазнить. Она ходила к нему на терапию три раза в неделю и, как она сама мне призналась, просыпалась пораньше, чтобы принять душ перед утренним визитом к нему. Ей хотелось, чтобы волосы выглядели обворожительно. Олли пересказывала мне это все по телефону в отведенное ей для звонков время. Мне было лестно, что она звонит именно мне. Кроме того, я поняла, что, несмотря на всю ее популярность в школе, близких друзей у Олли на самом деле не было.

С Беном они расстались, и, конечно, она делала вид, что ей все равно.

Она внимательно изучала доктора Люси: его широкие ноздри, его узкий, как линейка, вязаный галстук, его дешевые, не до конца зашнурованные мокасины. Он был худощавым, как и она. Возможно, также занимался бегом. Во время сеансов Олли потчевала его историями о своей сексуальной жизни. Она хвасталась тем, как любит делать минет и какая она в этом мастерица, как ей нравится заниматься сексом на открытом воздухе, под трибунами стадиона, на парковке, на пляже. По словам Олли, доктор не перебивал ее и не пытался флиртовать, просто делал пометки в своем блокноте. Забавляясь, она начинала время от времени говорить очень быстро, чтобы заставить его писать быстрее – словно он был марионеткой, а она кукловодом.

Во время одного из сеансов запасная ручка, которую доктор держал в нагрудном кармане, протекла, и чернила расплылись по рубашке, как пятно в тесте Роршаха. Кролик, картошка, пенис. Олли знала, что доктор Люси женат; его единственным украшением было обручальное кольцо. Постепенно ее привязанность переросла в настоящую одержимость. В своем дневнике она признавалась в любви к нему, много раз писала его имя, начиная верить, что это взаимно. Когда в какой-то момент доктор Люси спросил ее, что она сейчас чувствует, Олли была поражена тем, что он этого не знает.

Примерно в это же время Олли уговорила санитара оставить две двери незапертыми, чтобы она могла незаметно улизнуть. Она подружилась с ночной медсестрой, игравшей на бас-гитаре в панк-группе, и хотела увидеть ее выступление в клубе в центре города. Выскользнув в ночь, рассказывала Олли, она чувствовала себя как выпущенное на волю животное. Ночной город опьянял