Сестры Шред - Бетси Лернер

и будоражил. Какой тогда был воздух! Добираясь до клуба на метро, она пыталась понять, догадываются ли окружающие, что она сбежала из психушки. Что в Нью-Йорке хорошо, сказала потом Олли, так это то, что всем на всех наплевать.

Оказалось, что она перепутала даты, группа медсестры в тот вечер не выступала. Олли было все равно. В клубе стоял грохот, все дышало хаосом и бунтом. Стены были в несколько слоев покрыты граффити, играла оглушительная музыка. Олли стала фанаткой панк-рока с той минуты, когда впервые его услышала. Когда она направилась в туалет, барабанщик из группы разогрева пошел за ней и стал «разогревать» ее пальцами.

– Эйм, это было что-то невероятное…

Олли не планировала, куда пойдет и что будет делать после концерта, но ее ночь свободы внезапно оборвалась. Камера видеонаблюдения в больнице зафиксировала ее побег, санитар под угрозой ареста сдал ее, и у выхода из клуба уже стоял больничный фургон.

Доктор Саймон вызвал наших родителей для личной беседы в присутствии Олли. Он выдвинул гипотезу, что в стенах палаты Олли чувствует себя в безопасности, ведь она подсознательно стремится в них остаться. Иначе зачем ей понадобилось нарушать правила и тем самым продлевать себе время пребывания в лечебнице? Она уже пробыла в Этом Учреждении десять месяцев; последствия ее проступков были так велики, что доктор Саймон рекомендовал продлить срок еще на год.

– Я уходила только на одну ночь, – защищалась Олли. – Я же собиралась вернуться.

Ее визит домой на выходные был отменен. Папины планы, что дочь проведет дома лето, занимаясь парусным спортом и отдыхом на природе, тоже рухнули. Олли по телефону жаловалась на несправедливость, как будто она была заключенной, а доктор Саймон – ее тюремщиком.

– Я знаю свои права, – рыдала она, – меня не имеют права держать здесь насильно.

Если бы ее отправили в исправительное учреждение для несовершеннолетних, Олли теперь, вероятно, уже была бы на свободе. Как она сама любила говорить, притворяясь закоренелой преступницей: «Раньше сядешь – раньше выйдешь». Ее одноклассники заканчивали школу, а ей предстояло провести еще год в Этом Учреждении. По закону она находилась под опекой государства (в лице доктора Саймона), и только он мог решать, когда и на каких условиях ее отпустить. Олли испытывала величайшее презрение к «пожизненным» пациентам, особенно к женщине по имени Кейси, которая старалась всячески угодить доктору Саймону и остальному персоналу.

– Какая ей польза от того, что она лижет всем задницы? – удивлялась Олли. Однажды ночью, пока Кейси спала, Олли оторвала у ее любимых турецких тапочек оранжевые помпоны и бросила их в унитаз. – Они были похожи на какашки, которые кто-то забыл смыть, – смеялась сестра.

Кульминация наступила во время следующего сеанса Олли с доктором Люси. Она еще не пришла в себя после новости о продлении срока.

– Сначала я ничего не говорила, мы просто так сидели. – Их сеансы терапии нередко начинались с такой игры в гляделки. – Конечно, он первый моргнул, – хвасталась Олли своей победой. – Потом он спрашивает меня, что я, блин, чувствую. Надо же, какой оригинал. И начинает что-то записывать, хотя я ничего не говорила. – Олли разволновалась. – Я говорю, а ну отложил ручку. Говорю, кто тебе разрешил писать про мою жизнь. Это моя жизнь, черт бы ее побрал!

Я не знала, как на это реагировать.

– Эй, ты слышишь?

– Да, я слушаю.

– Меня никогда отсюда не выпустят! – закричала Олли.

– Выпустят, – сказала я без особой уверенности.

– А он продолжал строчить, – произнесла Олли уже спокойней и немного помолчала. – Я-то думала, что он меня любит… И вот тогда я психанула.

Сначала она услышала слова, они возникли у нее в голове: «Бегуны, на старт!» Тогда она рывком, как с низкого старта, бросилась на доктора Люси и выбила у него из рук планшет. Страницы разлетелись по полу. Затем, не давая ему опомниться, она выпрямилась, подняла над головой стул и швырнула его в окно. Но стекло не разбилось, стул бумерангом вернулся в комнату и ударил доктора Люси в бок, повалив его на пол.

Сидевший в коридоре санитар услышал шум и забежал в кабинет. Он увидел лежащего на полу доктора Люси и скрутил Олли, надев ей на запястья пластиковые наручники. Она была в ярости, в ее теле бился адреналин, и ее до конца дня поместили в Тихую Комнату, чтобы она успокоилась. На нее надели смирительную рубашку, чтобы она не нанесла себе вреда. Ее и без того ограниченные права были еще больше урезаны: ей больше не разрешалось выходить на улицу. Ни покурить на крыльцо, ни в «крысоловку» – огороженную площадку на крыше, где пациенты играли в футбол слабо накачанным мячом. Сама Олли не считала себя виноватой. Она говорила, что все эти наказания надуманные, а доктор Саймон просто самоутверждается, демонстрируя свою власть. Потом ее лишили права на телефонные звонки, и наши вечерние беседы резко оборвались. Возможность выписки отодвинулась на неопределенное время. Семью Шред больше не ждали на семейную терапию до особого уведомления.

* * *

Весной мы съездили посмотреть Академию Карлсона, частную дневную школу в соседнем городе. Мы с первого взгляда влюбились в красивые кирпичные здания, увитые плющом, и внутренний двор, где одни дети играли в мяч, а другие, собравшись в группы, занимались учебой, разложив на траве учебники.

– Прямо колледж в миниатюре, – заявила мама. Все мамы были в джинсах с узкими ремнями, а некоторые папы – в шортах-бермудах и топсайдерах. Но только не Шреды. Мама хотела произвести на всех хорошее впечатление, так что папа надел костюм из сирсакера, а она – яркую сорочку Lilly Pulitzer в розовых и зеленых цветах. Мама разрешила мне надеть брюки – только не джинсы. Я выбрала пару цвета хаки, добавив к ней позаимствованный у Олли радужный пояс.

Экскурсию для нас проводила выпускница, одетая в школьную форму (плиссированная клетчатая юбка, белая рубашка и блейзер). На шее у нее висела табличка с изображением школьного талисмана – большой рогатой совы – и ярко-зеленой надписью «Экскурсовод». Она вела нас по двору, шагая спиной вперед и выдавая информацию ровной скороговоркой. У входа в спортзал она налетела на питьевой фонтанчик и сказала:

– Упс! Профессиональный риск.

Родители рассмеялись. Кто-то спросил, куда она пойдет учиться осенью.

– В Гарвард, – смущенно ответила она.

По пути домой мама наградила нашу провожатую полным комплектом похвальных оценок: симпатичная, умная, всесторонне развитая и обаятельная. Зачет, зачет, зачет, зачет.

* * *

Переход в Академию Карлсона переменил мою жизнь к лучшему. Школьная форма была обязательной, поэтому я больше не страдала