Сестры Шред - Бетси Лернер

жизнь. Некоторые из них пристрастились к наркотикам, серьезным наркотикам, некоторые отказывались от пищи, некоторые совершали безрассудные поступки. – Он сделал драматическую паузу. – Некоторые пытались покончить с собой… – Доктор помолчал, чтобы все осознали важность сказанного. – Вы нужны нам, – заключил он, – потому что семья – это динамическая система…

– Вот, он переходит к той части, в которой будет нас обвинять, – шепнула мама отцу.

Олли достала из кармана рубашки леденец и, сорвав целлофановую обертку, сунула его в рот. Она быстро втягивала и вытаскивала его, так что мне было слышно, как конфета стучит по зубам. Потом она разгрызла леденец с таким звуком, словно во рту у нее хрустнуло стекло.

Я начала подозревать, что эта система лечения Олли не поможет. Что она просто научится с ней играть. Она не стала бы злоупотреблять лекарствами или объявлять голодовку, но своим отказом подчиняться и сотрудничать она продолжала затягивать срок своего пребывания здесь. Она называла доктора Саймона настоящим Чудом Без Члена, и мне хотелось спросить, заметила ли она, что в складках его полиэстеровых брюк ничего не просматривается.

Позже в тот день нам предложили посетить комнату арт-терапии, спортзал, библиотеку и кафетерий, где бесплатно угостили кофе с печеньем. Я хотела посмотреть комнату арт-терапии.

– Я у них в черном списке, – призналась Олли. Один раз она напала на арт-терапевта, вооружившись детскими ножницами, – понарошку, как она сама сказала, – и ее отправили до конца дня в палату, лишив возможности посмотреть телевизор. – Из-за каких-то сраных детских ножниц!

На следующем занятии она нарисовала на альбомном листе гроб и написала: «Спи с покойником». На сей раз ей запретили курить.

– Вот люди! – пожаловалась Олли. – Ни хрена чувства юмора!

Доктор Саймон считал, что все замечания и жесты имеют значение, особенно шутки. Он утверждал, что люди прибегают к юмору, чтобы отвлечься от боли. Олли говорила, что это все чушь, но мне это показалось правдой. А мама полагала, что все в лечебнице делается исключительно для показухи.

Рисунки пациентов были развешаны по всему кабинету арт-терапии на ниточках, как белье на веревках. Арт-терапевт показалась мне человеком доброжелательным. У нее были блестящие каштановые волосы, платье-халат от Лоры Эшли, толстые колготки и башмаки. Неудивительно, что Олли сразу же ее невзлюбила. На столах стояли коробки из-под печенья с мелками, губками, пластиковыми баночками с темперной краской, как в начальной школе. Кисточки были запрещены. По словам Олли, один из пациентов воткнул себе кисточку в глаз.

– Полный неждан, – бросила Олли. Я попыталась представить себе эту картину, но это было слишком ужасно. – А один парень повесился на простыне, – добавила Олли. – Вот это самоотдача.

Нам предложили самим нарисовать «особую открытку» для родственника-пациента. Я взяла губку и нарисовала на листе желтой бумаги красное сердце. Сначала я написала на нем «Возвращайся домой», а потом замазала надпись. В обычной ситуации я взяла бы новый лист; терпеть не могу ошибок и исправлений. Но времени начинать все заново не было, поэтому я написала поверх старой надписи первое, что пришло в голову: «Это отстой». Поздно вечером, когда мы вернулись домой, Олли мне позвонила. Она сказала, что ей понравилась моя открытка, и заплакала. Олли никогда раньше не плакала; по крайней мере, я не видела.

– Ты одна говоришь правду, – всхлипывала она. Я слушала ее, пока она не успокоилась. Потом в трубке послышался крик какого-то другого пациента:

– Время, Шред!

Я спустилась в комнату Олли и включила ультрафиолет. Комната засверкала: осветились лады гитары, ворс на одеяле стал похож на море люминесцентных водорослей, загорелись звезды, приклеенные к потолку, – мой подарок на день рождения. Они должны были располагаться в форме Овна, ее знака зодиака, но Олли, как обычно, не стала следовать инструкциям и беспорядочно разбросала звезды по потолку.

5

Я старалась стать невидимой. Прятала лицо за своими длинными каштановыми волосами, а неразвитое тело – в просторной одежде. Новая школа, в которой мне предстояло учиться, была в три раза больше старой, и я поставила себе цель затеряться в толпе. Для этого я перестала поднимать руку на уроках и больше не садилась на первый ряд – ни в классе, ни в школьном автобусе. Самые крутые ребята, как во всех подростковых фильмах, поселились на задних рядах. Про себя я назвала их МБА, Мудацкое Будущее Америки, но у меня хватало ума понять, что это от зависти.

Прежде всего я надеялась, что меня перестанут травить, но в первую же неделю в туалетную кабинку, где я сидела, кто-то бросил полоски горящей туалетной бумаги. Они опустились по спирали и, к счастью, сгорели на лету. Девочки бросали мне под ноги зажженные окурки. Я бы не выжила без своей системы блоков и уворотов. «Я умнее их. Я поступлю в лучший колледж. Я получу Нобелевскую премию по молекулярной биологии».

Вскоре после начала занятий наш учитель биологии попросил меня остаться после урока. Волосы у него были зачесаны набок, а пальцы пожелтели от долгих лет рисования мелом на доске.

– Ты ведь сестра Оливии Шред?

– Да.

– Господи, какие же вы с ней разные.

Я понимала, что он сказал это в похвалу мне, но сразу захотелось заступиться за сестру. Он спросил, почему я не поднимаю руку на уроках; он по письменным работам понял, что я все знаю.

– Не надо стесняться, Эми.

Потом учитель открыл ящик стола и вытащил коробку ярко-желтых зефирных конфет. Я не могла понять, это он по доброте душевной или на самом деле он из числа тех извращенцев, о которых говорила мать – мужик в машине со своим «чинариком» в руке.

– Возьми, это тебе.

Я совершенно растерялась; наверное, нужно было просто из вежливости взять конфеты, но я испугалась. Когда прозвенел звонок на следующий урок, я схватила их и, устыдившись, выбежала из класса. Может, учитель биологии обратил на меня внимание, потому что что-то нелюдимое в нем почувствовало что-то нелюдимое во мне?

На следующий урок я не пошла – впервые в жизни – и спряталась в туалетной кабинке в спортзале. Я сняла целлофан, отлепила одну зефирку и сунула в рот. Паточный сахар начал медленно растворяться. Потом я услышала, что в раздевалку вошли две девочки, и быстро сунула в рот оставшиеся конфеты, словно какой-нибудь контрабандный товар. У меня вдруг перехватило дыхание, глаза полезли на лоб. Я облилась по́том. Сладкий комок прилип к нёбу и разбух. Я вся взмокла от пота, в ушах зашумело, глазные яблоки, казалось, вот-вот взорвутся. Я сунула указательный палец в рот, но размокшая