Сестры Шред - Бетси Лернер

позвонили в полицию. Там ответили, что это частая история, через два-три дня подростки обычно являются домой, но так и быть, Олли поищут. Папа предложил нам всем успокоиться и отдохнуть, хотя это было невозможно. Вопросы, которые никто не осмеливался задать вслух, витали в воздухе. Может, Олли ловила попутку и остановила не ту машину? Может, она сейчас заперта в подвале у психопата? Может, Бен сам психопат?

Олли, как ни в чем не бывало, появилась на пороге два дня спустя. Папа был вне себя от радости, мать – вне себя от ярости. Она потребовала объяснений: Олли должна хотя бы отчитаться, где была и чем занималась.

– Ты хоть представляешь, как мы за тебя переживали?

Олли продолжала стоять молча; волосы и одежда у нее были грязными.

– Ты слышишь меня? Оливия! – повысила голос мама. – Отвечай!

– Ты закончила? – закатила глаза Олли.

– Я – закончила? Милая моя, я еще даже не начинала! – От гнева мама вся напряглась, вытянувшись как штык. Олли протиснулась мимо нее и направилась в свой подвал. Мама повернулась к отцу: – Сделай что-нибудь!

– Давай остынем, – ответил тот. – Оставим ее в покое.

– Как ты можешь вставать на ее сторону!

– Родная, я не встаю на ее сторону, но допросом ты ничего не добьешься.

После ужина папа положил на тарелку свиных отбивных, кукурузы и салата, подошел к двери Олли и тихонько постучал.

– Олли?

Ответа не было.

– Олли-олли-оксен-фри…[7]

Молчание.

До сих пор не понимаю, что себе думал папа о поведении Олли, почему он вступался за нее тогда, да и на протяжении всей жизни. Все мы в глубине души признавали, что боимся ее, хоть и не говорили об этом вслух. Причины для опасения имелись: в ответ на любой вызов Олли впадала в одно из двух состояний – ярость или апатию. Когда папа вернулся с ужином Олли на кухню, мама хмуро загружала тарелки в посудомоечную машину. Забрав у него тарелку, она не стала заворачивать ее в фольгу, а вывалила содержимое в мусорное ведро.

– Я не собираюсь так жить, – произнесла она.

– Что ты такое говоришь?

– Пора подумать о школе-интернате.

– Она же еще ребенок, – сказал папа.

– Ты сам-то понимаешь, что несешь?

Я вышла с кухни, не дожидаясь, что ответит отец.

Мне было страшновато спускаться в подвал, но еще больше стыдно перед сестрой, что я не сдала за нее тест, и я решила узнать, злится ли она на меня еще или нет.

Я осторожно постучала.

– Олли?

– Что?

– Можно войти?

Она успела помыться и, завернувшись в полотенце, слушала свой любимый с недавних пор альбом «Dark Side of the Moon» группы «Пинк Флойд». На обложке была изображена треугольная призма, преломлявшая луч света в радугу.

– Ты на меня еще сердишься?

На полу стояла коробка с солеными ирисками. Олли подтолкнула ее ко мне ногой.

Директор школы вызвал родителей и сообщил им, что из-за плохих оценок и пропусков занятий Олли придется остаться на второй год; а еще он настоятельно рекомендовал отправить ее на психиатрическое обследование. Узнав, что она не закончит школу вместе со своим классом, Олли взорвалась:

– Да хер там!

В ее речи теперь нередко проскальзывали бранные слова.

– Это уже не тебе решать, – ответила мама.

– Никто меня не сможет заставить!

– Оливия, у тебя нет выбора.

– Ну, хотя бы Бен меня любит…

– Родная, мы тебя любим, – сказал папа.

– Тогда зачем вы так со мной поступаете? – воскликнула Олли, хватая ключи. Это был ее классический трюк: заставить других чувствовать себя виноватыми в том, что она сама натворила.

В тот вечер я на автопилоте накрыла стол на четверых, хотя ужинали мы теперь чаще всего втроем.

– Они просто делают ее крайней, чтобы другим неповадно было, – произнес отец, отодвигая тарелку, словно в знак того, как трудно ему переварить происходящее.

– А из команды тоже ни за что выгнали? – напомнила мама, знавшая, как сильно его задел тот случай.

– Угу, хорошо им теперь? – Без Олли команда опустилась в самый конец турнирной таблицы. – Надеюсь, они довольны.

– Не в этом дело. Она вела себя неправильно.

– Можно было просто отстранить разок от соревнований, вот и все.

– И к чему ты клонишь? Что должна думать Эми? Что принимать наркотики – это нормально? – вопрошала мать, используя меня как аргумент, молчаливый и даже глухой.

– Лоррейн, это всего лишь травка…

– Это наркотик!

Мать вскочила из-за стола, метнула тарелку, как диск фрисби, в раковину и бросилась вон из кухни.

– Ну, успокойся, пожалуйста. – Папа поймал ее за руку.

– А ты, я смотрю, спокоен и счастлив, да?

– Да нет, же, родная, но ты слишком разнервничалась.

– Твою дочь выперли из школы! Она принимает наркотики!

– Она не первый ребенок, который попробовал покурить…

Мать сердито посмотрела на него, потом перевела взгляд на меня.

– Хорошенький разговор при ребенке!

* * *

Зная, что Олли никогда не согласится пойти к психиатру по доброй воле, мама вытащила ее из дома под каким-то надуманным предлогом. Мне было совестно, что я не предупредила сестру.

– Не смей трогать мои шмотки! – крикнула Олли, когда они выезжали из гаража.

Едва машина скрылась из виду, я приготовила все необходимое для одной из моих любимых игр – «Сапожник». У папы была электрическая машинка для чистки обуви – такая капсула, похожая на пушистую гусеницу; касаясь щетиной ботинка, она жужжала, как циркулярная пила. Она меня просто завораживала. Отец говорил, что эта машинка разок чуть не оторвала ему палец, и велел не трогать ее. В отличие от Олли, мне этого было достаточно. Я не из тех детей, кто норовит потрогать горячую плиту или постоять на карнизе. Я надела старый фартук, разложила кремы для обуви, выстроила в рядок папину обувь и принялась «чистить» ее, хотя больше изображала усердие, конечно. Да, в четырнадцать лет поздновато предаваться таким фантазиям, но знакомые маленькие миры, которыми я управляла, меня успокаивали.

Оставшись дома одна, я сделала то, чего никогда не делала: щелкнула манившим меня серебристым выключателем. Машинка зажужжала, щетинки быстро завертелись. Я еще раз нажала выключатель, и щетка с приятным щелчком затихла, постепенно замедлив вращение до полной остановки. Сделав так еще несколько раз, я приложила крутящиеся щетинки к одному из отцовских ботинок: тусклая кожа на нем засверкала. Довольная результатом, я нагнулась за кремом для обуви, и машинка внезапно ухватила клок моих волос. С нахлынувшей тошнотой я почувствовала, как от моей головы отрывается кожа. Из глаз брызнули слезы, я попыталась вырваться. Потом машинка издала визг, похожий на звук скользящих по асфальту