Пьяная Россия. Том четвёртый - Элеонора Кременская

– Плохо без хозяина, понимаю, – кивнул Евсей и без лишних слов велел воробьям, так и сидевшим у него на плечах, – а ну-ка, снесите ведьме-упырке ее наговор, пущай теперь сама мучается!

И воробьи, исполняя приказание, тотчас налетели на парализованного, недвижимого старика, распластавшегося по широкой лавке.

Старик с ужасом глядел на хлопотливую стаю, живым ковром покрывшую его тело.

Колдун раскрыл настежь двери избушки.

– Летите! – приказал он своим помощникам и, проводив воробьев взглядом, повернулся к старику, до сих пор неподвижно лежавшему на скамейке. – Вставай!

Старушка охнула, когда ее старик сел, свесил ноги и с трудом поднялся, покачиваясь от усилия.

– Святой, истинно святой, – грохнулась на колени старушка, стараясь облобызать руку отшельника.

– Глупости, – отвел руку Евсей, – иди-ка лучше, сыновьям крикни, чтобы отцу помогли до повозки добрести, слаб он еще!

Шло время, слава про Евсея-отшельника росла и множилась. Обрастая новыми и новыми подробностями, летела по земле сибирской, не давала покою экзорцистам-православникам.

Будучи на смертном одре, иеромонах Пафнутий продиктовал слабым голосом послушнику Алексию, что Евсей – не свят вовсе, что колдун с дьявольской мощью. Записи эти строго сохранялись в архиепископской библиотеке, но после революции растащенные на цигарки фомами неверующими, исчезли, обратившись в пепел, а через несколько десятилетий, когда рухнула власть атеизма и церковники вновь принялись возводить свои храмы, сбылось предсказание колдуна, записали его в святцы и лишь немногие старожилы покачивали в сомнении головами слушая, как на церковных службах монахи поминают блаженного старца Евсея, говорили, мол, колдун это был и всё тут…

О пользе правительственных реформ

В конторе, именуемой в простонародии офисом, за компьютером сидели некоторые люди и от нечего делать играли в компьютерные игры, между делом, разговаривая о пустом, а точнее, о правительственных реформах.

– Не надо народу втюхивать здоровый образ жизни, – рассуждал коротко подстриженный, но лопоухий, молодой человек, в модном костюме, – а надо рекламные плакаты по всему городу развесить с устрашающего вида дьяволом и написать кровавыми буквами: «Куришь сатанинское зелье? – Прямая дорога в ад!»

– Что, курево? – закуривая тонкую дамскую сигаретку с ментолом, произнесла девица с розовыми волосами. – Как мы нормы ГТО сдавать будем?

– Как все, по отписке! – пожал плечами лопоухий. – Мне батя про эти самые нормы рассказывал. В совдепии не больно и надрывались.

– Ну да, – оживилась девица с ярко-синими волосами, – вначале, помните, диспансеризацией пугали? Психиатрами, наркологами грозились? А на деле вышло, что?

– Что? – хором подхватили присутствующие.

– Ничего! – отрезала девица. – Даже скучно, приходишь к психиатру, а он тебе, встаньте прямо, руки в стороны, глаза закройте, дотроньтесь до кончика носа. А нарколог!

Девица скорчила презрительную гримасу:

– Спрашивает, какие таблетки принимаю?

– Колеса! – расхохотался лопоухий.

Девица кивнула и, достав из сумки косметичку, принялась накрашивать ресницы синей тушью.

– Я вот одного не понимаю, – выглянул из-за монитора другой молодой человек, тоже коротко подстриженный, тоже в модном костюме, но курносый, – если нормы ГТО вернули, пускай возвращают и государство!

– Привет! – рассмеялась розоволосая девица. – Наше государство называется Россия.

– Не государство, а страна, – строго поправил ее курносый.

– Ну да, – задумчиво начал говорить лопоухий, – медицина чтобы, образование, бесплатное жилье.

– Ты бы не хотел? – пытливо заглянул в глаза лопоухому, курносый.

– Хотел бы, – кивнул лопоухий, – но без маршевых песен, без комсомола, без фанатизма.

– Сейчас комсомольцев заменили волонтерами, – напомнила ярко-синяя девица и положила синюю косметичку в синюю сумку.

– Долго вы еще лясы будете точить? – заглянул в двери рыжий веснушчатый парень. – Там в торговом центре скидки на хиты сезона девяносто процентов!

– Ой, мамочки, – завертелась розоволосая.

– Это же почти коммунизм! – восторженно прокричал лопоухий.

И четверка молодых людей, похватав свои сумки с кошельками, ринулась совершать шопинг.

В дальнем углу офиса, уронив голову на стол, спал убеленный сединами, уже не молодой, человек. Сквозь сон, едва закрылась дверь за шумными коллегами, он всхрапнул и пробормотал:

– Коммунизм – не коммунизм, а зарплата капает!..

Души «прекрасные» порывы

Под Новый год, соблюдая советские традиции переездов на новое жилье, Игорь Владимирович Переверзев торжественно переступил порог двухкомнатной квартиры.

За ним семенила его побитая гражданская жена. Бил не Переверзев, нет, боже упаси!

Бывшая жена издалека, несколько минут сверлила соперницу взглядом, затем решилась, резко прыгнула на дорогу, под пронзительные звуки клаксонов, перебежала на ту сторону и без предупреждения, молча, вцепилась в волосы новой пассии бывшего мужа.

Переверзев не любил вспоминать эту кошмарную сцену, но волей, неволей возвращался, мысленно оценивая ситуацию, когда убегая, жена пообещала ему отомстить…

– Ромик, как тут светло и чисто! – жалобным голосом, произнесла его гражданская.

Переверзев покосился, оглядывая хрупкую фигурку женщины. Любовью к роскоши она не отличалась, одевалась скромно и, несмотря на свою эффектную внешность яркой блондинки, вела высокоморальный образ жизни, не была склона ни к гулянкам, ни к танцам, ни к выпивке.

Она была замкнута и сторонилась шумных застолий, за что и получила прозвище «гордячка».

Переверзев добивался ее целый год, но добился, лишь получив развод и девичью фамилию.

Бывшая жена моментально ушла в запой и, опершись локтем о кухонный стол, завывала о «миленьком моем». Компанию ей составили подруги, сорокалетние разведенки, мужья которых переметнулись к молодухам.

Дочь, ровесница его новой жены, перестала с отцом общаться и демонстративно хмыкая, уводила от дедушки маленького внука.

Переверзеву было свойственно впадать в минутные смятения, после которых, начинали дрожать руки и голос срывался до истерического визга. Он требовал свиданий с внуком, которого любил до безумия. Внук олицетворял для Игоря Владимировича сына, которого у него никогда не было, но рождения, которого он очень сильно, всем сердцем желал.

Бывшая жена издевательски хохотала, а дочь, обзывая старым развратником, хлопала перед его носом дверью квартиры, не допуская деда к малышу.

Когда это случилось в последний раз, Переверзев был так потрясен, что дыхание его сделалось неровным, слезы навернулись на глаза.

Он бросился на закрытую дверь, вытирая слезы, испытывая досаду и тревогу, проворачивая в сознании некий ключ, приоткрывающей дверь сомнений, как ему быть теперь? Между тем, бывшая жена наблюдала за ним в дверной глазок, злорадно хихикала, зная его сущность, понимая, насколько больно ему сейчас.

– Игорек, погляди, какой вид из окна! – пролепетала его новая.

Переверзев с упреком посмотрел на нее. Какое ему было дело до ледяной горки и детей, веселившихся во дворе, если посреди этих детей не было его внука?!

– Алешенька! – вслух произнес Переверзев и смахнул слезу тоски.

Она оглянулась:

– Что?

Переверзев сглотнул:

– В юности я хотел прыгнуть с моста в реку, но оказался слаб, у меня не хватило духу покончить жизнь самоубийством.

Она смотрела с недоумением. Переверзев продолжал:

– Я никогда не отличался храбростью. Как то будучи уже женатым человеком, я завидел вдалеке толпу молодчиков, перепугался и на всякий случай спрятался за бортом старого грузовичка.

Молодчики, похохатывая, скоро прошли мимо, и я собирался было покинуть свое убежище, как раздался яростный рев толпы, и мимо грузовичка пронеслась волна озверелых людей, которые немилосердно дубасили друг друга. Молодчиков погнали. Наконец, все смолкло и я, приседая от страха, выбрался на улицу, где увидел тучного мужчину избитого в кровь. Мужчина лежал на грязном асфальте, тяжело дышал и ничего не говорил, изредка открывал глаза, но тут же к моему ужасу, у него показывались белки, тогда как зрачки совсем закатывались.

Все же я вызвал скорую помощь и помог загрузить несчастного толстяка в машину.

Но когда скорая скрылась за поворотом, заметил, что в пылу битвы толстяк ли или кто другой, обронил сумку. Сумка оказалась тяжелой. Я заглянул внутрь, увиденное поразило меня. Сумка была доверху набита золотыми изделиями.

Моментально поняв, что милиция не поверит в мою невиновность, я вместо того, чтобы бросить сумку с явно ворованным золотом на месте, сбежал, крепко прижимая сумку к груди, рассуждая об отпечатках пальцев и тюрьме.