Пьяная Россия. Том четвёртый - Элеонора Кременская

Пьяная Россия

Том четвёртый

Элеонора Кременская

© Элеонора Кременская, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В лесу

Стояла замшелая избушка, с покатой крышей и слабо освещенными изнутри маленькими окошками.

Временами, к избушке, осторожничая, подходили лоси, но всякий раз останавливались, будто наткнувшись на невидимый барьер.

Волки кружили неподалеку, задирая лобастые головы кверху, нервно нюхали воздух, поскулив, истоптав весь снег на границе огорода, исчезали, будто духи леса, растворяясь серыми тенями посреди высоких задумчивых сосен.

Днём, из избушки выходил дед не дед, но дядька с посеребренными сединой, волосами и хитро прищурившись, оглядывался вокруг, а обнаружив следы возле границ своих владений, кстати, ничем не огороженных, хохотал насмешливо:

– Что не ндравиться?

Лес отвечал, в обыкновении, тихим шелестом. Правда, изредка сорока, наблюдая за дядькой с безопасного расстояния, с верхушки сосны, принималась оскорблено трещать, и дядька грозил ей кулаком:

– Поговори мне еще!

Изредка, на снегоступах добиралась до пограничной зоны некая фигура и, встав, жалобно начинала звать:

– Евсей, а Евсей Николаич!

Скрипела дверь избушки и на крыльцо выходил дядька.

– Слушаю? – строго говорил он, насупившись.

Фигура поспешно излагала суть вопроса.

Подумав, Евсей, как правило, пропускал просителя, но бывали случаи, когда и отсылал прочь, сердито махнув рукой:

– Ишь, чего удумали, – ворчал он, имея в виду просителей в целом, – в святые меня определили. Вроде люди, вроде думать умеют, а будто неразумные сороки поступают, лишь бы потрещать!

Между тем, слава о Евсее-отшельнике неслась вприпрыжку по сибирскому краю, и уже не остановить было поток страждущих. К избушке Евсея люди протоптали по снегу твердую тропинку.

Наконец, и церковь заинтересовалась отшельником. Архиепископ земли сибирской отрядил нескольких экзорцистов дабы установить, святой ли на самом деле проживает в лесу, молиться ли он богу и почему, на каких основаниях народ ломиться к нему да еще и помощь получает?

Экзорцисты легко добрались до избушки Евсея, но аккурат перед устеленным снежным покрывалом огородом, по которому была проложена узенькая дорожка, они наткнулись на невидимую стену.

– Что такое? – ощупывая «твердый» воздух, спросил у братьев, старший экзорцист, иеромонах Пафнутий.

– Колдовство, – убежденно проговорил младший, инок Арсений.

– Не иначе этот Евсей с дьяволом знается? – прищурился на избушку, послушник Алексий.

Они покликали. Евсей и вышел на крыльцо. Приложил козырьком руку ко лбу, сквозь сосны уже вовсю пробивались весенние, яркие, солнечные лучи, а разглядев своих просителей, расхохотался, напугав сороку.

– Святые пожаловали!

– Не шути с нами, Евсей! – пригрозил отшельнику иеромонах Пафнутий.

– А то что? – недобро сощурился хозяин. – Избушку мою спалите?

– Откуда он знает?! – растерялся послушник Алексий, ощупывая за пазухой бутыль с керосином.

– Может, и спалим, – угрожающе подвинулся вперед Пафнутий, но наткнувшись лбом на невидимую преграду, притопнул в гневе.

– Братья, ни одна дьявольская сила во все времена не могла противостоять псалмам, так начнем же молиться!

И они, широко разевая рты, принялись распевать псалмы.

Евсей на это ответил презрительным смехом.

– Глупые монахи, – говорил он стайке маленьких воробьёв, допущенных до крыльца избушки, – хотят призвать своими молитвами ангелов Бога, но кого тут ангелам одолевать, демонов нет, а до чертей, кому какое дело?

И он подмигнул неестественно притихшим, ведущим себя отнюдь не по-птичьи, воробьям, слушающим Евсея также внимательно, как некоторые боязливые грешники внимают церковным пастырям, произносящим с паперти философские проповеди о предсмертном покаянии и муках в геенне огненной.

Между тем, невидимая стена начала двигаться, выжимая возмущенных экзорцистов прочь, из леса.

Едва ли не бегом, будто огромной лопатой, сметены они были к опушке леса, откуда и начинали свой путь к отшельнику.

На кувыркающихся, истерзанных, протестующих монахов с удивлением смотрели люди. Из десятка саней запряженных лошадьми вылезли и простые крестьяне, и благородные господа. У всех в глазах стоял немой вопрос, но, ни слова не говоря, святые отцы кинулись к своей повозке с мирной лошадкой и кучером, дремлющим под лучами теплого солнышка.

– Погоняй, кому говорят! – замахнулся на кучера, иеромонах Пафнутий.

Инок и послушник, без сил, повалились на овечьи шкуры, настеленных в санях и когда оказались в чистом поле, без людского надзора, дали волю слезам.

– Батюшка, ведь едва не погибли от рук проклятого колдуна! – жаловались они, трясясь в не придуманной лихорадке.

– Ничего, – злобился Пафнутий, – мы еще повоюем!

Поздней весной, едва сошел снег, и земля покрылась зеленым пушком первой травы, экзорцисты вернулись.

Обошли избушку с тыла, но опять наткнувшись на невидимую преграду, схватились за бочонок со святой водой, что волок на своих плечах послушник Алексий.

– Молитвами святых отец наших, – громко напевал инок Арсений, а Пафнутий щедро разбрызгивал мохнатой кистью святую воду.

– А это вы? – выглянул из-за избушки Евсей. – Не надоело еще?

– Колдун, дьявольское отродье! – плюнул в ярости, но не доплюнул в отшельника, Пафнутий.

Слюна стекла по невидимой стене, экзорцисты проводили ее изумленными взглядами.

– Что ты есть такое? – удивился инок Арсений, отступая.

– С нами Бог! – перекрестился послушник Алексий.

– Оставьте меня, – посоветовал Евсей, пожимая плечами, – я же к вам в монастырь со своей правдой не лезу, отчего же вы лезете в мой дом?

На что Пафнутий задохнувшись от ярости, затопал ногами:

– Ты колдун, а стало быть, зло!

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Евсей, – если бы зло, пошто люди ко мне за помощью ездили бы?

– Знаем мы твою помощь, – продолжал бесноваться Пафнутий, – болезнь с одного человека на другого переводишь!

– А хоть бы и так, – ухмыльнулся колдун, – болезнь сама по себе не появляется, насылают ее злобные ведьмы-упырки. Посылают шёпотком по ветру, подбрасывают подкладами под двери, втыкают иглами в стены.

– Вот-вот, даже в собственном колдовском мире разобраться не можете! – встрял тут инок Арсений.

Евсей вздохнул.

– Нешто это наш мир? – он решительно помотал головой. – Так, последствия неудачного эксперимента демонов-вампиров.

– Ведьмы-упырки? – не поверил иеромонах Пафнутий, вглядываясь в отшельника.

– Именно! – закивал Евсей. – Еще не одно столетие настоящие колдуны будут бороться с упырями и много времени уйдет, прежде чем до окружающих дойдет, кто по-настоящему виноват в дурной славе, которую приписывают всем колдунам и ведьмам без разбору!

– Ишь ты, святые! – недобро хмыкнул Пафнутий, продолжая осыпать невидимую стену каплями воды из бочонка.

– И святой, – хохотнул отшельник, – через столетие, ваши же братья, монахи, запишут меня в святцы, как блаженного, станут поминать в каждой церковной службе.

– Брешешь! – попятился Пафнутий, не сводя потрясенного взора с колдуна, но отчего-то внутренне понимая всю справедливость слов Евсея.

– Помилуйте, – смеялся отшельник, – скольких недостойных людей вы уже причислили к лику святых? Руки по локоть в крови, убийцы многих и многих живых человеков, а вы преклоняетесь перед короной и торжественно объявляете народу, дескать, тот или иной царь, царица теперь свят-пересвят, ан нет, душегубец в аду сидит!

– Замолчи! – осипшим с испугу голосом, потребовал Пафнутий и, повернувшись, пошел прочь.

За ним последовали его ученики, инок Арсений и послушник Алексий.

Отшельник с грустью глядел им вслед. Вспорхнувшим на его плечи воробьям, он сказал:

– Глупые какие, сколько им придется еще умереть и родиться, сколько придется жизней прожить в этом тяжком мире, прежде чем они поумнеют и поймут истину.

Воробьи согласно молчали, наблюдая безо всякого выражения за удаляющейся троицей святых отцов, но ожили, когда Евсей вернулся в избушку, где его дожидались очередные просители: парализованный старик и жена старика, добрая старушка.

– Так уж ты постарайся, Евсей Николаич, – выкладывая на стол тщательно завернутые в чистое полотно дары, попросила старушка.

Евсей не удержался, понюхал шаньги и пироги с капустой. С удовольствием взглянул на кувшин свежего козьего молока, круглую головку сыра, попробовал творога.

– Балуешь меня? – весело глянул он на старушку.

– Ах, Евсеюшка, все бы отдала, лишь бы старик мой встал на ноги, – заплакала старушка, роняя светлые слёзы на темные, искорёженные тяжкой крестьянской работой, руки.