Москаль - Михаил Попов

– Откройте окно, – проныл «наследник».

Рыбак, как младший по чину, тут же направился к окну и распахнул шторы. Намного лучше не стало. За окном стоял такой туман, что его можно было черпать ложкой.

Дир Сергеевич щурился, морщился, рылся в пегой бородке, но все же продвигался по тексту.

– И что это значит? – спросил он недовольно, добравшись до конца, и тут же начал сам себе отвечать.

– Никто ничего не знает! Никто не виноват? Значит, что виноваты все! Все умывают руки, значит, что у всех руки… – не договорив, «наследник» отбросил назад одеяло, спрыгнул с кровати и на бледных худых ногах подбежал к окну. Подсмыкнул по ходу трусы и начал тыкать острыми нервными пальцами в сторону тумана.

– Вы тут пока ездили, челом били, спасибо вам, я окончательно все понял. Украина, это страна бандит! Бандит и предатель! Вернее, ее вообще еще нет. Я… – он резко вернулся к кровати, сунул руку за спинку и вытащил продолговатый баллончик, – знаете, что это?

Все три гостя одновременно, с разной, правда, степенью выраженности, пожали плечами.

– Граффити, краска для пацанов. Я спускался вниз часа два назад. Я уже тогда все понял. Все! Я хотел на постаменте этой дуры… – он опять ткнул в сторону окна, где вдруг как по заказу, в туманном ущелье показалась статуя местной свободы с позолоченным чем-то в руках.

– … у этой дуры внизу на камне я хотел написать краской правду. А знаете, какая правда здесь и сейчас самая важная? Украина – сука! И я двадцать пять минут, или где-то так, бегал в тумане и не нашел, соображаете, не нашел дуры на колонне и колонны не нашел. Не спрашивать же у самих хохлов. Вот из окна ее видно, а на самом деле ее нет. Независимости Украины – нет! Только видимость независимости. Все в тумане. Аскольдик в тумане украинском тоже тонет сейчас.

Елагин, Кечин и Рыбак терпеливо ждали, каким образом похмельный ум свяжет продекларированные им мысли в единую идею. Дир Сергеевич понял, что от него этого ждут, набрал в грудь воздуха, как интеллектуального питания, и, набычившись, поглядел на них.

– Не поняли?

Никто не ответил.

– Просто же. Мы теперь воюем за моего брата не против местного коррумпированного МВД, или как оно там, не против ихней кривой прокуратуры, не против ихнего комитета, ни против гадов в администрации или в думе-раде. Нет! Против нас вся Украина, вся виновата, потому что такая. И с нас им нужен не кусок акций, не взятки-гладки, они нас хотят сожрать полностью. Не они, ОНА! Потому что мы сами по себе, понятно? Если мы вытащим Аскольда, это будет чудо. Они хотят растворить его в этом тумане. Мы, конечно, пожалуемся в свою прокуратуру, думу-раду…

Зазвонил телефон в кармане у Кечина. Валентин Валентинович с облегчением полез за ним. Разглагольствования «наследника» его уже утомили. Елагин и Рыбак тоже с готовностью повернулись в сторону прорывающейся к ним информации. Всех неприятно задели слова Дира Сергеевича о том, что освобождение старшего брата надо будет считать чудом.

– Это Бурда, – сказал Кечин. – Я выйду к нему в коридор.

Когда финансист вышел, «наследник» сел на кровать в какой-то внезапной обессиленности.

– Сон мне приснился перед самым вашим приходом, – объясняющимся тоном произнес он. – Странный очень сон. Как будто я с отцом, мне лет пять, вхожу в трактир хохляцкий где-то там… Мы же служили там, в Западении, городок Дубно. Мы входим, и нам хамят страшно, вся толпа против нас. И тут батя, как начнет их метелить!

– Что же тут странного? – спросил Елагин, краем глаза поглядев на невозмутимого Рыбака.

– А то, что не мог я ходить с отцом по хохляцким забегаловкам. Я родился через восемь месяцев после его смерти. Мне Колька, Аскольд в смысле, рассказывал, как они путешествовали по заведениям в местечке. И никогда по пояс голым, всегда портупея, все блестит…

Елагин не успел переспросить, что значит «по пояс голым», в номер быстро вошел Кечин.

– Так и знал, – тут же начал он, – изолятор шестьдесят, дробь одиннадцать.

– Где это?

– Говорят, где-то под Полтавой, товарищ майор.

– Это что, для шведов, что ли? – глупо пошутил Дир Сергеевич, напоминая присутствующим, что он по образованию историк. На него даже не поглядели.

– Молодец, Бурда, – сказал майор Елагин.

Кечин процедил сквозь зубы:

– Заглаживает вину, сученыш. Говорил я ему! Он нашел человека согласившегося взять деньги. А ведь до этого… – финансист повернулся к наследнику.

– … ведь до этого никому ничего не удалось всучить. Не берут и все. Прямо Люксембург какой-то.

Младший Мозгалев кивнул понурой головой.

– Это только подтверждает мою правду – все в сговоре. Чтобы хохлы отказались взять деньги! Значит, рассчитывают огрести поболее ваших тощих пачек.

Елагин запахнул разъехавшиеся полы плаща.

– Выезжаем прямо сейчас.

– На чем?

– На наших танках, Дир Сергеевич. Вася Софрончук и тот его парень уже перегнал сюда два джипа. Без собственных колес тут нельзя.

2

«Собственные колеса» методично поедали украинский асфальт. «Наследник» полулежал в задней части салона, отделенный от водительского сиденья стеклянной перегородкой. Рядом с ним сидел Елагин, неотрывно глядя в боковое стекло, время от времени стирая с него алкогольный пот, что испаряли ноздри Дира Сергеевича. А можно еще было подумать, что это его легкие отдают туман, которого он сверх меры наглотался на площади независимости перед отелем «Украина». Местная темнота по качеству не уступала местному туману. Только цепочки и маленькие рои острых огоньков проносились за потным стеклом. Что они освещают, темнота не давала разобрать, огоньки наводили на мысль о нападавших сверху звездах и застрявших в непроглядной действительности.

Дир Сергеевич не интересовался сочной чернотой, в которой мощно перемещался его черный автомобиль. Он подобрался и затих как личинка, но внутри шла невидимая работа, и он вдруг начинал говорить, когда скапливалось достаточное количество слов во рту. Начальник службы безопасности только слушал. И смотрел. В основном в окно, но иногда и в затылок Рыбаку, сидевшему там впереди за стеклом, как бы отправленному в ссылку ввиду возникшего к нему недоверия. Рыбак вел себя спокойно, даже задремал или сделал вид, что задремал.

– Елагин, у тебя есть братья?

– У меня есть сын.

– А жена где?

– Было две. Теперь ни одной. И обе в Америке.

– Как это?

– Да так как-то.

Дир Сергеевич задумался, пытаясь решить этот ребус. Елагин не стал ему помогать. Да, была жена Тамара, родила сына, возненавидела нищенское тогда существование и мужа, честного майора, виновного в нем. Сбежала в Америку. А из Америки примчалась сумасшедшая американка Джоан на поиски отцовских корней. Роман. Сумасшедший. Любовная лодка разбилась на этот раз не о быт, а обо что? Даже трудно сказать. Это не разрыв, но она тоже уехала. И, в конце концов несчастная Тамара прибилась к ней. Сначала Джоан помогла найти сбежавшего от матери Мишку, а уже вслед за ним притащилась и Тамара. В общем, самому бы понять, что там к чему. Сейчас у него полно денег, только ничто не стало проще.

Дир Сергеевич недовльно заворочался и вернулся на свою дорожку.

– А у меня есть брат. Понимаешь? Настоящий брат. Я вот сейчас подумал, ведь я прожил свою жизнь за ним как за каменной стеной. Он старше меня на пять лет, мне всегда казалось, что он уже взрослый. Дядька. Все знает и умеет, да так и было. Меня никто не мог тронуть из шпаны, ни в Коврове, ни в Челябинске, где мы жили. Все знали, что я брат Мозгаля. А я этим пользовался, задирался с теми, кто чуть постарше, знал, знал щенок, что за мною силища. И с армией мне повезло. Кольку забрали после института на год, и через полгода я попадаю в ту же часть. А у Кольки был уже авторитет, у него всегда и везде был авторитет. Когда он ездил командиром стройотряда, то завязал такие связи со строителями, что они не забыли его и в армии. Колька лег в госпиталь с гастритом, переговорил с начальником и пошел-поехал ремонт. Заменил котлы в варочном цеху на кухне, заасфальтировал территорию, переложил плитку во всех операционных. Его на руках носили, с материалами тогда был швах. Армия ведь стала разваливаться не при Ельцине. Уже тогда, в начале восьмидесятых, был всеобщий бардак и недопоставки. Командир полка был как председатель колхоза… так вот, Кольку носили на руках, и он конечно же тут же перевел меня из моего холодного танка во взвод госпитальной обслуги. Спирт, медички, библиотека…

Речь прервалась, и Елагин опять стал смотреть в круглый затылок Рыбака. Почему на него так ополчился Кечин? Человек вообще-то уравновешенный, даже опасливый. Ну, не поехал Роман лично в Киев с шефом, ну, так и он сам, майор Елагин, начальник службы безопасности, не поехал. Дело не предвещало никаких осложнений, кроме, может быть, финансовых. С государственными людьми предстояла встреча, а не забивалась подозрительная стрелка. Стоп. А ведь и Кечина Валентина Валентиновича в Киеве не было. Заболел. Наверно, и правда, заболел. Но ведь не поехал же! И что же получается? Никого из руководящей верхушки компании при шефе не оказалось в момент его исчезновения. Как будто почувствовали что-то. А ведь по всем правилам корпоративного поведения должны были быть. Крысы с корабля. Как ни крути, выглядит все некрасиво. Ну, ладно, я, Саша Елагин, точно знаю, что не поехал неумышленно, имелись более проблемные, требующие личного моего участия ситуации в Москве. Ну, так и Рыбак с Кечиным могут думать сейчас так же. А между тем Аскольд Сергеевич томится на неведомых полтавских нарах. И хорошо, если именно так.