Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская

воедино запахов крепкого вина и мощного перетружденного тела. Филипп второй, царь Македонии. Бесцеремонно взойдя на трон, он был уже настоявшимся перебродившим вином, что тут же мощно излилось пенной лавиной. Сжав отсталую полунищую страну в мощный кулак, он заставил ее разогнуться и выплеснуть волю далеко за свои пределы. Словно дремучий полудикий варвар поднялась Македония, жестоко и нагло выказывая свои амбиции. Перепуганные фракийцы, недоумевающие иллирийцы, растерянные греки не успели понять, как и когда Филипп жестко преклонил их, сломал и воссел Зевсом повелевать. Он, как сосуд, смог вместить в себе бурлящую смесь противоречий. Являясь жестоким и бесстрашным воином, он в тоже время слыл тонким дипломатом и интриганом. Ненавидя женщин, он одновременно обожал их. Беря жен по любви, он никогда не выпускал из мыслей дальновидного расчета, даже более дальновидного, чем возможно было рассчитывать. Устраивая великолепные пиры, он не гнушался после напиться с солдатней. Беседуя с философами о возвышенном, Филипп обожал при этом самые грубые и низкие армейские скабрезности. Противоречия и железная воля сплавлялись в нем воедино, изливаясь мощным селевым потоком.

Обладая нюхом лисицы, македонец с детства видел в юном Птолемее благодатную глину и с малолетства лепил из него будущего стратега. Спешно выданная за Лага мать Птолемея, скрылась в родовом дворце и тихо угасла там в молчании и скорби от позора. Лаг, будучи уже немолодым человеком старательно обходил стороной разговоры о том, что взял в жены девицу с ребенком во чреве. Поговаривали, однако, что сам Филипп приложил к этому руку… ну, не руку, конечно. «Отец дал тебе имя! – частенько грохотал Филипп, гладя по загривку коренастого мальчишку. – Я же дал тебе кровь, а кровь от крови не отступится никогда»! И, как назло, словно в упрек позору матери, Птолемей совсем не походил на Лага. Широкий в кости, плотный и тяжелый, умный и настырный, он был детской копией самого Филиппа. Отдавая Антипатру подросшего мальчишку, Филипп рассмеялся: «Обломай у этого куста ненужные сучки! Хочу, чтоб в единый ствол пошел! И давай, не рассусоливай, вырасти мне достойную опору»! Птолемей почему-то вспомнил, как невольно отшатнулся, увидев впервые, как спружинили ноги царского коня, когда Филипп весом каменной глыбы взгромоздился ему на спину. Он жил неистово, несся, словно необузданный жеребец, и комья из-под копыт его жизни летели камнепадом на всех, ломая, калеча и убивая тех, кто не сумел увернуться. Да и умер македонский царь так же внезапно, как и жил. Стоял, приветствуя подданных, раскрыв объятья своей славе, как вдруг покосился и рухнул навзничь. Небесная твердь словно опрокинулась с высоты, сковав оцепенением все живое. Никто и не заметил сразу, как мгновением раньше подступил к нему телохранитель по имени Павсаний, перебросился парой слов с царем, а после быстро пошел прочь. Опомнились, бросились преследовать убийцу, когда тот уже вскочил на коня. Мощный жеребец власти потерял наездника, а обуздать такую зверюгу в тот момент не решился никто, и тогда случилось то, что… На опустевшем постаменте власти случился сын Филиппа Александр. Бойся, мир! Стенай, ибо к власти пришел тот, кто изменит все!

Птолемей задумался. Власть пожирает людей. Жажда обладания ею столь велика, что, не упившись кровью, утолить невозможно. Три мощных столпа, три атланта держали ее, и она незыблемой платформой покоилась на их плечах. И теперь со смертью Филиппа эта глыба медленно клонилась, сполна черпая краями взбродившую ненависть покореных. Два Филипповых стратега, два бывалых, переваливших шестидесятилетний рубеж титана, два мудрых полководца, Антипатр и Парменион, подобно ощетинившимся львам, что скалятся, вцепившись в землю мощными лапами, защищая детеныша, восстали, готовые растерзать любого, кто решит покуситься на установленный ими порядок. За грозным ревом бывалых вожаков никто не расслышал писка котенка. Никто так и не смог понять, как и когда он поднялся зверем, возвышаясь над обломками Фив и оторвав от добычи окровавленную морду, вдруг жестко и громогласно прорычал: «Я – царь Македонии Александр»! Две крови, две неуемные силы, что соединились в нем, смешались и выплеснулись редкостным сплавом мужества и безрассудства. Два полубога, два легендарных героя, Ахиллес и Геракл, давших ему кровь, могли теперь узреть сквозь пелену истории, как высится в Александре живое воплощение их славы.

Птолемей вздрогнул и открыл глаза. В зале было тихо, и он невольно усмехнулся, когда мысли его обратились к древним мифам. Хирон. Старый мудрый кентавр! Кому, как не ему должен был отдать на воспитание сына царь мирмидонцев Пелей? Кто, как не он мог взрастить в маленьком Ахиллесе величайшего из воинов? Кто же еще, выкармливая мальчика сырыми медвежьими печенками, мог впрыснуть в него столь необузданную жажду крови и подвигов? Посев этих генов, дремавший почти два тысячелетия, проклюнулся и взвился мощным, взбродившим в безумном угаре урожаем. Потомок величайшего из воинов, кровь от крови легендарного мирмидонца, сын Филиппа, Александр. Узри теперь, Ахиллес, свою славу, пережившую века!(3)

Филипп тоже нашел своего кентавра(4) . Мощный, тяжелый, сбитый, словно каменный исполин, покрытый опалено-рыжей шерстью, Леонид, взрастил из ростка царского семени совместно с сорняками разного происхождения достойный любования урожай. Более старшему поколению: Птолемею, Клиту Черному, Филоте, Пердикке, ну, и другим оставалось только удивляться, как уверенно и нагло поднимается с Александром вся эта поросль.

Птолемей подумал про старых друзей. Они были столь разные, что с трудом можно найти в них черты, сходные хотя бы отдаленно.

Филота, сын Пармениона. Пожалуй, самый противоречивый человек из всех сверстников. Утонченный, мягкий, почти изящный в мать, с аккуратными чертами лица, он становился жестким в отца, когда этого требовали обстоятельства. Спокойный, рассудительный характер позволял ему легко манипулировать людьми и обстоятельствами, а пронзительный ум и железная воля сделали его великолепным полководцем. Многие завидовали его успехам, относя их скорее к связям его отца, но Филота лишь посмеивался над этим. Доживи он до старости, скорее всего он смог бы превзойти славу отца, но… Филоту обожали воины и друзья, он снискал уважение среди военачальников и пользовался головокружительным успехом у женщин. Отдав под его командование половину войска, Александр со временем ужаснулся, сколь великая сила может в любой момент обернуться против него самого. Столь обожаемый воинами в начале персидского похода Александр со смертью Филоты впервые увидел, что уже не столь любим своим войском. Царю стоило немалых усилий удержать армию в повиновении, а назревавший бунт чуть не расколол войско в горах Арахозии. Пожалуй, только удаленность от дома и нескончаемость тяжелейших стычек с местным населением позволили Александру удержать власть. Однако, почва доверия царю треснула, постепенно переходя с