Больным и здоровым. В поддержку и утешение - Татьяна Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4
В ночь с 18 на 19 июля я вижу сон: будто в дом ко мне приносят две иконы. В одной я узнаю чудотворный образ Балыкинской Божией Матери, много прославленный чудесами от него и в наши дни. Копия с него в храме моего родного села лет двадцать пять или тридцать тому назад спасла от пожара половину села. Очевидцы этого чуда еще живы между нашими стариками. Самый же чудотворный образ находится в Орловской Введенской женской обители. Другая икона, тоже Божией Матери, мне показалась незнакомой, но какой-то тайный голос точно поведал мне во сне, что эта неведомая мне икона с этого времени станет мне особенно дорогой и близкой. Я стал усердно пред ними молиться и с молитвой проснулся. Под впечатлением этого сна, необыкновенно живо сохранившегося в воспоминании, рассказывая о нем своим домашним, я и говорю: «Не ехать ли мне сегодня к отцу Серафиму? Как будто эта моя молитва пред двумя иконами служит мне напутственным молебном и благословением свыше».
Живо собрал я в дорогу несложные пожитки и уже вечером того же дня выехал в Саровскую пустынь.
Как нарочно, по благословению Божию, хозяйственные мои дела к этому дню устроились так, что я мог беспрепятственно отлучиться из дому недели на две, а то и более.
Благословение Божие моему паломничеству, действительно, как будто почивало на всем моем пути в Саровскую и Дивеевскую обители.
В Орле, в женском монастыре, у чудотворной иконы Балыкинской Божией Матери я отслужил напутственный молебен и там же, в монастыре, от одной глубокой почитательницы отца Иоанна Кронштадтского я узнал, что батюшка в Москве проездом с родины в Петербург и что я еще могу с ним встретиться. Так и вышло: несмотря на трудность доступа к отцу Иоанну, вечно окруженному непроницаемой стеной скорбного человечества, я с ним виделся в Москве и даже ехал с ним некоторое время в одном купе, удостоившись его беседы и благословения. А как дорого верующей душе это благословение!
5
Из Москвы, чтобы быть в Сарове, мне надо было ехать до станции Сасово Московско-Казанской железной дороги и оттуда 120 верст на лошадях до Саровской пустыни.
Как трудно бывает совлечь с себя ветхого человека!
Предрассудки воспитания, европейской одежды, стольких лет жизни в среде «интеллигентов», привычка жить и чувствовать по стадной мерке своего общества – все это так смущало мою душу, что в Сасове, на станции, в обществе «интеллигентных» пассажиров мне было неловко, как-то не по себе, спросить у прислуживавшего лакея – как мне нанять лошадей до Сарова?
А с какой бывало легкостью сердечной нанимались во всеуслышание тройки к Яру, в Стрельну и иные места чревоугодия и человеконенавистничества!
Порядочного труда стоило мне обличить себя во лжи и позоре моего малодушия!
В Сасове нашелся мне попутчик до половины дороги, на половинных расходах – офицер одного из полков, расположенных в Петербурге, ехавший в отпуск, на побывку, к родным в деревню – милый и душевно чистый юноша. Всю дорогу до своего дома он мечтал, видя во мне внимательного и сочувствующего слушателя, как он все свои молодые силы думает поставить на то, чтобы удержать за семьей уголок любимого родового дворянского гнезда, последнего остатка когда-то многочисленных и богатых поместий: «Вот скоро подъезжаем! Вон – речка наша, церковь наша!.. Если бы вы знали, как во мне волнуется сердце при виде родных мест, как все мне здесь дорого! Господи, как бы сохранить то малое, что у нас осталось!»
Я видел это «малое». Только чистая любовь, безграничное и бескорыстное чувство могли желать его сохранения. Никогда вам не понять, не оценить вам, холодные резонеры, осуждающие на эволюционную гибель поместное дворянство, а с ними и старую, могучую Россию, как можно болеть и мучиться за сохранение за своим родом того малого, о котором болел мой спутник! В наш век, когда для так называемых энергичных, предприимчивых людей в России такой еще не початый угол того, что плохо лежит и на чем создаются в ущерб родине в короткое время колоссальные состояния, непонятен вам стон самой русской земли, вырывающийся из груди безвестного дворянина-юноши, готового лечь костьми за такой уголок родимой нивы, которому и цены-то нет в капище биржевого Молоха!..
6
На полпути нашего совместного путешествия от Сасова, среди необозримых лугов по реке Мокше, у нашего тарантаса вдруг ломается колесо. Помощи ждать неоткуда: в лугах ни души – одни бесчисленные стога сена, разметанные по всему необъятному простору Мокшанского приволья, – немые свидетели нашего злополучия. Колесо, разломанное на мелкие части, беспомощно откатилось от тарантаса и лежит поодаль в глубокой выбоине. Что тут делать?! Мальчишка-ямщик чуть не плачет. Когда-то еще доедешь верхом до ближайшей по тракту деревни, да найдешь ли там людей в самый разгар рабочей поры, когда все взрослые в поле, да еще найдешь ли на железную ось тарантаса подходящее колесо?! – вот соображения, которые повергли нас в немалое смущение. Одного только мы не подумали, что Господь волен помочь. Не успели мы вылезти из тарантаса, не успели как следует сообразить, что нам предпринять, как весело и звонко загремели близко от нас колокольчики и бубны чьей-то лихой тройки. Смотришь и глазам своим просто не веришь: близко, близко, нас догоняя, мчится обратная господская тройка. В одну минуту она нас догнала, красавец кучер остановился, слезая с облучка, достал из своего экипажа веревку, что-то подвязал и что-то подделал к оси нашего тарантаса…
– Ну, теперь пошел за нами, разиня! Господ-то я и без тебя довезу до деревни. А еще молодой человек! – погрозился на нашего ямщика наш благодетель, и мы, мягко и плавно покачиваясь на рессорах помещичьего экипажа, быстро покатились по направлению к ближайшей деревне, где достали и свежую тройку, и отличный тарантас, переплативши против первоначальной нашей сметы всего один целковый. Таково было над нами попечение Божье за молитвы, верую, дивного о. Серафима. Даже мой спутник, как юноша, еще мало искушенный жизнью и более полагающийся на самостоятельные свои силы, и тот был поражен и задумчиво проронил: «Да, это действительно, с нами как будто свершилось чудо!» Что бы сказал он, если бы знал, что в тот же день, в тот же час, у меня в деревне, за восемьсот верст от места поломки нашего тарантаса, как я узнал по своем возвращении домой, Господь так же властно отстранил готовое разразиться еще более серьезное бедствие?
Случай с нами в Мокшанских лугах произошел около полудня 25 июля. В это время мои рабочие в деревне ехали с поля на усадьбу обедать, как вдруг заметили, что на поле загорелось жнивье. Пока дали знать на усадьбу, пока вернулись к месту пожарища, успело сгореть полдесятины жнивья и двенадцать копен ржи. Рядом стоявший скирд копен во сто и другие разметанные по всему полю и близлежавшие копны, высушенные долговременною засухой, как порох, огнем не тронуло: откуда-то внезапно сорвавшийся вихрь при совершенно тихой и ясной погоде закрутил на глазах моих людей пламя разгоравшегося пожара и кинул его на соседнюю пашню, где оно, не находя себе пищи, и потухло. Рабочим оставалось только залить остатки не прогоревшей золы да опахать на жнивье место пожарища.
Для меня несомненно, что оба описанные происшествия были следствием вражьего нападения, силящегося подорвать веру в людях. И, действительно, чувство веры в моих домашних было бы до известной степени поколеблено: «Вот поехал Богу молиться, – говорили бы у меня дома, – бросил хозяйство на руки наемников – вот тебе и пожар. Только и намолил себе своею молитвой».
Слава Богу, властно отстранившему вражье нападение!
7
Остальной мой одинокий путь до Сарова был вполне благополучен. В девятом часу вечера того же дня, проехав более ста верст, я уже ехал лесом, на многие тысячи десятин окружающим Саровскую пустынь.
И что это за лес!.. Стройные мачтовые сосны, как чистая молитва, возносятся высоко к глубокому, в вечернем сумраке потемневшему небу. Глядишь на них вверх – шапка валится. Кругом – тишина, безлюдье!.. Колеса тарантаса бесшумно катятся по мягкому, глубокому песку, изредка натыкаясь на корни вековых деревьев, видевших еще первых пустынников Саровских, «убогого Серафима», как называл себя этот светоч Православия.
Здесь ходил он в своей задумчивой, вечно молитвенной беседе с Вечно Сущим. Боже, до чего они хороши! Никакое описание не даст представления об этих дивных местах молитвенного благоухания и созерцательного безмолвия. Даже сами сосны и те молчат, созерцая, и те благоухают, точно молятся, осеняя своими пышно-зелеными вершинами проходящих и проезжающих богомольцев. Кто не любил, тот не может понять волнующего трепета любви; кто не страдал, тому чужды страдания ближнего, чуждо и непонятно чужое горе; кто не молился ото всей души, с любовью, с верой, с самоотвержением, тот не поймет молитвы веры; кто не был в Сарове, кто не дышал его напоенным молитвой воздухом, тот не поймет и не оценит Сарова, хотя бы описанного и гениальным словом, хотя бы изображенного гениальною кистью.
