Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так и Тарковский. «Иваново детство» – фильм для зрителей, дальнейшее – для киношников. Андрей (приятелями мы не были, но «на ты») после просмотра в ответ на превознесение фильма мне сказал: «Это уже не важно. Главное, какая у меня будет следующая картина». Опасался ли, что второго «Иванова детства» ему не создать, в душу не заглянешь. Но последовал продуманный расчет – заумная продукция, где главное – «почерк режиссера». Иначе не было бы беснования вокруг «явления Тарковский».
Путевки общества «Знание»
На ниве просвещения
«Вы, Петя, лучше расскажите о планетах».
«Вишневый сад».
Чтение лекций по путевкам «Знания» было все годы в ИМЛИ моей общественной нагрузкой. Направляли меня повсюду, и я не отказывался. Куликовское поле, Валдай, Донбас и Кузбас, горы Кавказа, просторы Казахстана и Дальний Восток, без Общества «Знание» не узнал бы я до самых до окраин своей страны. Библиотеки и школы, цеха заводов и воинские части – куда только не направляло меня «Знание»! В Москве из крупных учреждений не охвачены мной как лектором остались разве что работники крематория. Получил путевку в кафе у Никитских ворот. Прочесть лекцию надо было поварам и официантам до открытия, но когда подошёл я к дверям, там уже выстроилась очередь страждущих посетителей, и стоит Наташка, сестра Мирона. «Закусить?» – спрашивает. Нет, лекцию читать.
Читал продавщицам в универмаге. До открытия стоял за прилавком, словно на трибуне, в отделе мужской одежды: раз в неделю появлялся за прилавком целый год, вел курс Народного университета. Ни повара, ни продавщицы не спрашивали «А на кой это?» Родители у меня добивались: «Почему же они тебя не накормили?… Почему не приодели?» Лекции, думали мать с отцом, не нравились, и не накормили и не приодели. А работникам общепита и торговли, наверное, и не приходило в голову, что у толкующего о проблемах духа, могут быть материальные потребности.
Посылали меня и в учреждения без вывески. С обзором английских книжных новинок выступал я перед тщательно причесанными и отутюженными молодыми людьми, группа человек пятьдесят. Какую книгу ни назову, они, как по команде, все разом делают головами кивок. После лекции спрашиваю, почему кивали? Ответ: «Отмечали про себя, что всё это знают». Спросил, что за всезнайки. От ответа уклонились, теперь знаю: класс будущих разведчиков, который вел Ким Филби.
Бывали случаи трагикомические, бывали драматические. Однажды явился в районную библиотеку, где и раньше выступал, на лекции я обычно не опаздывал, а тут опоздал. Директор библиотеки, чтобы удержать аудиторию, им что-то рассказывает, увидел меня и обрадовался: «Лектор пожаловал!» А я оставил дома путевку, в которую не успел заглянуть. Не станешь же спрашивать, о чем моя лекция. Начал говорить, пытаясь нащупать тему, по лицам вижу, не туда повернул, сменил галс и снова начал, опять мимо. Случайно назвал недавно вышедшую книгу, глаза оживились, вздох облегчения, дочитал.
В другой раз провел полдня, терзаясь муками совести. Что я скажу? Что скажу?! Что можно сказать??!! В саду им. Баумана с открытой сцены требовалось произнести речь о Декабристах. Перед публикой, ожидающей злободневности, тянуть академическую резину невозможно: слушать не станут, а если воззвать к свободе, то попадет, крепко попадет. Шёл в сад, ноги волоча, чувствуя себя обреченным. Либо публичный провал, либо политическое наказание – не избежать. А лекцию отменили и передо мной извинились, но я был счастлив.
О Шекспире читал у верховьев Дона в большом клубном здании небольшого населенного пункта. На здании мемориальная доска: «Здесь выступал Михаил Иванович Калинин». Когда там выступал Всероссийский Староста, здание, надо думать, уместило всё население городка. Меня послушать пришла, возможно, и не по своей воле, небольшая группа местных жителей, которые забились в дальний угол бескрайнего зала. Директор клуба меня предупредил: «У вас кина нет, вы должны сами исчерпать лимит предоставленного вам времени». Взошел я на трибуну. От друзей-актеров знаю: ритм! Безостановочно три часа рвал страсти, помогая себе жестами. Верхняя часть моего тела, над уровнем трибуны, находилась в непрерывном движении, а когда закончил, чувствую, с трибуны сойти не могу, ноги, словно привинченные, после трехчасовой неподвижности, затекли и отнялись.
Всесоюзные колеса гигантской машины, сеявшей разумное, доброе, вечное, приводила в движение миниатюрная… Миниатюрная дама нас подвигала на защиту старины и во всероссийском масштабе. Две изящные, удивительно друг на друга похожие фигурки в моей памяти слились в мощное воплощение патриотически-просветительского энтузиазма: Римма Евгеньевна Солнцева и Тамара Александровна Князева. Вам эти два имени не попадались в литературе об охране национального наследия и повышении культурного уровня нашего народа? Вот и называю подвижниц.
В ИМЛИ после нескольких лет лекторства мне поручили отвечать за институтскую секцию «Знания», и среди моих звезд блистали Галина Белая, Александр Сенкевич и Евгений Борисович Пастернак. Галя и Саша о чем только не читали в пределах литературы, сын Пастернака выступал с лекциями об отце, его лекции неизменно производили эффект электрического разряда: перед любителями поэзии Пастернака выступал вылитый Пастернак, за сыновьи лекции слушатели присылали благодарность… мне. Со временем я попал в руководство «Знанием» и оказался в Совете Общества вместе с уже отставным председателем КГБ Владимиром Ефимовичем Семичастным. Первым из председателей осведомительных органов, с которым оказался я лицом к лицу, был Серов Иван Александрович, встречался с ним лицом к лицу на конюшне, его дочь занималась верховой ездой. По дороге на конный завод встретился глазами с Андроповым, который сменил Семичастного, а того низвергли, будто бы за то, что проглядел дочь Сталина, улизнувшую за границу. За что Семичастного ушли, пусть выясняют историки. Во всяком случае, меня повысили, а его понизили, из главы департамента всезнания он попал в руководители относительно ограниченного знания, совершив круг, переместился через улицу: «Знание» находилось дверь в дверь с КГБ.
Владимир Ефимович, говорят, после моего выступления с мрачным видом произнёс: «Правильно». Говорил я о том, как в зарубежной прессе отражается разложение у нас наверху, а у экс-председателя, очевидно, имелись свои внутренние сведения, за эту осведомленность его, возможно, и убрали.
Крамолу и не требовалось искать где-то за рубежом или в отечественном самиздате, незачем стало заглядывать в спецхран или за колючую проволоку. «Вы посмотрите на любой президиум», – писал наш партнер, канадский исследователь нашей литературы 80-х годов, через океан он увидел то, на что мы закрывали глаза. Канадец рассмотрел парадоксальную ситуацию:
