Герой того еще времени - Вячеслав Малежик

Припев.

И в сотый раз печально догорало лето,И ветер в дымоходе пел осенний блюз.

Геша поплутал среди A, F#, hm, E, затем нетрадиционно ушел в E’m, G, и все срослось. Он начал играть свой «Осенний блюз», все более входя в раж. Он знал, что песня вышла, если наедине с самим собой получаешь от пения удовольствие. А оно, то самое удовольствие, разлилось по квартире.

Он закончил свои песнопения и отправился в душ, смыть все впечатления дня. Геша был счастлив… Счастлив непонятно почему, и Кеше тоже повезло – его пустили в хозяйскую постель. Сон нагрянул моментально, так быстро, что не успелось подумать о визите в кафе «Молодежное» образца тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.

IV

Весь понедельник прошел сумбурно, наполненный сменой струн на гитаре, перезвоном с женой и друзьями. Бесконечный чай и сухомятка заедались игрой на инструменте… И абсолютное спокойствие, граничащее с равнодушием, а может, с опустошенностью. Размышлений о контакте с дьяволом не было, но не хотелось искать и защиты у Бога.

V

Заснув в своей квартире вечером в понедельник, в девять утра во вторник Геша проснулся в незнакомой квартире со старомодной мебелью. Стоял сервант с хрустальной посудой, журнальный столик на тонких ножках, рядом обязательный торшер, на столике красный телефон с диском. В книжном шкафу покоились Дрюон и «Мушкетеры», полное собрание Чехова, Леонов и еще какие-то классики советской литературы. Книжки были покрыты тонким слоем пыли, видно, открывали их нечасто.

«А может, это съемка фильма?» – с надеждой подумал он. Спустил ноги с диван-кровати и сразу попал в тапочки. Причем у него ни на секунду не возникло сомнений, что это именно его тапочки, которые были точно по размеру и помнили только его ноги. Геша подошел к окну. Проспект Вернадского приветствовал его троллейбусом № 34 и редкими «жигулями». Грустные «хрущобы» стояли вдоль магистрали, никаких высоток.

– Боже мой, как же они похожи на многоэтажные бараки… Да-да, бараки, несмотря на то, что там совмещенный санузел и теплая вода.

Геша отыскал свою гитару, которая успешно телепортировалась на проспект Вернадского с Мичуринского. Он вытащил ее из чехла и проверил строй. Путешествие сквозь время влияния на инструмент не оказало. Раздался телефонный звонок. Геша снял трубку.

– Здравствуйте, Геннадий Вольдемарович, это – Цаплер. Меня Виктор зовут, я руководитель отдела пропаганды МГК ВЛКСМ. Мне надо будет вас встретить у бит-клуба.

– Слушайте, какая у вас дисциплина, – не без восхищения сказал Геша.

– Так я вас встречу без двадцати семь у КаэМа? Вы знаете, где это? – не отвечая на вопрос, спросил Цаплер.

– Естественно… Я буду.

– До вечера.

В трубке прозвучал отбой. Геша прошел на кухню, открыл холодильник. Все необходимое для завтрака – яйца, масло, колбаса, сыр, хлеб – было в нем обнаружено.

«Ай да Треч, вот дисциплина!» Он приготовил яичницу, сделал чай из пачки со слоном.

Любительская колбаса, уложенная на хлеб в два слоя, вызвала приятные воспоминания о праздниках из детства, когда колбасы в достатке не было, но вкус ее… Да что там говорить…

«Нет, все-таки раньше вода была мокрее, и старики, ностальгирующие по старым временам, не так уж неправы. А еще пели без фонограммы, и пусть упаковка этих песен была «не ах»… Ладно, сегодня вечером я все увижу своими глазами», – подумал Геша.

Он посмотрел на красный аппарат, и вдруг всплыли цифры: 132-47-65. Он набрал номер своего домашнего телефона. Через несколько длинных гудков Геннадий услышал голос своей матери:

– Алло, слушаю… Алло…

У Гешки навернулись слезы на глазах… Он молчал…

– Алло, – повторила Лидия Николаевна. – Нету Генки, нету, и нечего стесняться, не съем я вас.

В его родной квартире положили трубку.

«Она дома. Пойду, подожду ее, посмотрю, какая она… Сейчас, наверное, пойдет в магазин», – подумал Вольнов.

Он быстро оделся и почти бегом побежал к своему старому дому. Около него в кустах стояла лавочка, на которой ребята собирались вечерами, и он пел там песни под гитару. Позиция для наблюдения была идеальной – он видел все подъезды дома, а его не видел никто. Вот вышел из подъезда Коля Цыганов, его старинный друган – классный партнер в футболе и верный Санчо Панса, когда они отправлялись на сейшены, где он играл вместе со своими «Космонавтами». С трудом удержался, чтобы не окликнуть его… И вот матушка открыла дверь подъезда и со своей видавшей виды сумкой повернула в сторону магазина. Но далеко не ушла. Ее окликнула Супруниха, подружка из соседнего подъезда и очень громкая женщина. Они начали болтать ни о чем, но потом перешли на проблемы детей. Что-то говорили про Нинку и ее женихов, а потом его мать начала жаловаться Супрунихе, что Генка ее сильно волнует – не учится совсем и только играет на своей гитаре.

– Прям, не знаем, что с ним и делать, – подвела итог матушка.

«Как же женщины похожи друг на друга, – подумал Гешка, вспомнив о Галине и ее взаимоотношениях с сыном. – Обязательно надо, чтобы ребенок выполнял программу, заданную родителями».

Женщины закончили разговор, и матушка направилась в сторону магазина. Вольнов хотел последовать за ней, но, вспомнив о своей внешности, понял, что на агента спецслужб он весьма мало походит. Внешность его даже для посещения бит-клуба была вызывающая, а тут шестидесятые двадцатого века… на окраине Москвы… Геннадий Вольнов был высок, строен, волосы были той длины, к которой еще не привыкли москвичи тех лет, он был скорее похож на капитана мушкетеров из того еще старого французского фильма, чем на пожилого жителя Москвы. А уверенный взгляд и внутреннее ощущение собственной значимости окончательно говорили, что он «не наш». Гена это почувствовал еще по дороге к родительскому дому, а сейчас убедился в этом окончательно. И он отступил, тем более что мать, чувствуя на себе его взгляд, пару раз тревожно оглядывалась, пытаясь найти причину своего беспокойства. Геша махнул рукой проезжавшему мимо такси, и «мотор» остановился. Он помнил, какими капризными в те годы были таксисты, но в нем увидели, наверное, выгодного клиента, и на команду «Поехали» таксист с готовностью тронул машину.

– Вам куда? – спросил шофер.

– Хочу просто прокатиться по Москве, я тут давно не был.

– Вы русский?

– Да, я журналист-международник, – на ходу начал придумывать легенду Вольнов, – и долгое время работал за границей.

– А я подумал, что вы – иностранец.

Гена промолчал и начал соображать – куда бы поехать? Он помнил, что такси стоило недорого – десять копеек километр и за десять или двадцать рублей можно объехать весь город. Было около одиннадцати утра, и основная масса людей уже была на работе. Автобусы и троллейбусы ехали полупустыми, а штурмующих прилавки жителей других городов на окраине было немного. «Волга» таксиста шустро доехала до станции метро «Университет», и Гена предложил повернуть налево в сторону Кутузовского. Автомобилей было немного, и водитель не поверил бы, расскажи ему пассажир об ужасах московского трафика десятых годов двадцать первого века.

Достаточно весело одетая толпа людей шла в сторону Университета. Много красивых девчонок можно было выделить в этом потоке. Ломоносовский плавно перешел в Минскую улицу, узкую, но не забитую авто. Он никак не мог к этому привыкнуть. Город был невесел, но прибран, и это радовало взгляд. Невольно сравнивая старую Москву с нынешней, Гена отметил ощущение спокойствия, которое излучала столица шестидесятых. Он попытался проанализировать эти впечатления и из компонентов, составляющих нынешнюю агрессию, отметил настырную рекламу, чувство соперничества, которое считывалось с лиц эмигрантов, приехавших завоевывать мир, а неуверенность в завтрашнем дне (вот ведь штампы), витавшая в воздухе, делала людей из двадцать первого века неспокойными и напряженными.

Тем временем они проехали станцию «Кутузовская» и приближались к гостинице «Украина». Никакого Третьего автомобильного кольца и московского даунтауна «Сити» не было еще и в помине. Что-то ему нравилось в старой Москве, а что-то проигрывало двадцать первому.

Метро «Кропоткинская» и громадная кастрюля бассейна «Москва»… Нет, нынешний храм, что бы там ни говорили, украсил Москву, да и Петр работы Церетели – он к нему привык, и без памятника Москва-река выглядит как-то обездоленно. Организация автомобильного движения в центре… Но все это не производило такого впечатления… Люди – они были совсем другими… Никакие нынешние фильмы не смогут передать ощущения от той толпы. Никакая нынешняя массовка не даст почувствовать ауру тех москвичей… Даже повторив одежду, прически, модели автомобилей и телевизоров, мы не ощутим аромат той эпохи. Мы другие, и актеры, создающие людей их тех времен, тоже другие… Человек, не попробовавший соленых огурцов, никогда не узнает их вкус. Если попытаться одним словом описать свои ощущения от тех людей, то можно сказать просто – доброта.