Археология русской смерти. Этнография похоронного дела в современной России - Сергей Мохов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако уже на этом этапе национализация и монополизация похоронной инфраструктуры натолкнулись на целый ряд хозяйственных проблем. Так, в скором времени стало понятно, что превратить старые кладбища в составной элемент обустроенного городского пространства не удастся. Обслуживание этих инфраструктурных объектов требовало большого количества ресурсов, финансовых и людских, которых у советской власти не было — средства, необходимые для организации бесплатных социалистических похорон, и без того составляли значительную расходную статью для коммунального хозяйства[68].
По этой причине кладбища и сопутствующая инфраструктура похоронного дела быстро пришли в упадок. Историк Игорь Орлов в книге о коммунальном хозяйстве раннего СССР отмечает: «В мае 1920 г. на заседании 2-го Новгородского губернского съезда работников коммунального хозяйства констатировалось, что “кладбища оказались... в неисправности, дороги не расчищались, мостки поломаны, деревянные заборы требовали ремонта”. Согласно докладу о деятельности отдела, зачитанному на заседании 1 -го Пермского губернского съезда работников коммунального хозяйства в сентябре 1920 г., “к этому моменту кладбища находились в ужасном положении, так как на поверхности земли было сложено не похороненными свыше 200 трупов”»[69].
Проблема осложнялась и банальной нехваткой кадровых ресурсов. Анна Соколова также отмечает: «Проблема переполненности основных московских кладбищ существовала всегда, однако в 1919—1920 годах этот фактор наряду с проблемами логистики и снабжения — отсутствие гробов, лошадей, транспорта, лопат и ломов, могильщиков — существенно усугубил похоронный кризис в городе. На кладбищах был “такой же кризис жилплощади, как и на настоящей жилплощади”, записывает 9 февраля 1921 года в дневник историк Сергей Пионтковский». Далее: «Согласно данным, собранным отделом похоронно-санитарных мероприятий, предельная емкость больших московских кладбищ, составлявших 98% общего числа похорон, составляла от 100 до 500 тел при условии захоронения в братских могилах (ГАМО. Ф. 4557. On. 1. Д. 50. Л. 1). Фактически это означало, что места на этих кладбищах хватает лишь для того, чтобы захоронить трупы, уже скопившиеся в больницах и моргах города к весне 1919 года. Для новых умерших места фактически не оставалось. Ситуация на других кладбищах, особенно монастырских, была еще более тяжелой. Несмотря на широкие административные возможности Моссовета, проблема переполненности кладбищ продолжала решаться старыми методами: прирезкой новых территорий к старым кладбищам (Там же. Л. 1, 1 об.; Оп. 8. Д. 632, Л. 2 об.). Новые территории, прирезаемые к кладбищам, находятся за их формальными границами и зачастую используются окрестными жителями под огороды (Там же. Оп. 8. Д. 633. Л. 83 об.). Даже в самые сложные моменты похоронного кризиса отдел погребально-санитарных мероприятий не выступает с предложением об открытии новых кладбищ за городской чертой. Идея открыть новые кладбища за пределами города появляется только в 1923 году, когда похоронный кризис в целом уже был преодолен (Там же. Л. 64, 52, 75)»[70].
Подобное положение дел подтолкнуло Главное управление коммунального хозяйства (при НКВД РСФСР) к разработке нового декрета о похоронном деле — теперь уже об обратной срочной демуниципализации похоронного дела. Согласно проекту декрета, в исключительном ведении отделов коммунального хозяйства оставались лишь кладбища, которые сдавались в аренду, а также единичные морги и пока еще не построенные крематории. В свою очередь, кооперативам и частным гражданам предоставлялось право организации погребальных братств, похоронных бюро и магазинов по продаже ритуальных принадлежностей[71].
Это дало некоторые краткосрочные результаты, и похоронный кризис был преодолен. Однако возвращение частного бизнеса в похоронную сферу быстро свернули в течение нескольких лет вместе с окончанием НЭПа. В итоге похоронные бюро были возвращены в ведомство местных коммунальных хозяйств[72].
Как и следовало ожидать, контролирующие коммунальную инфраструктуру органы принимали похоронные бюро обратно без особого энтузиазма. Согласно архивным документам, кладбища и социальная функция по погребению постоянно перебрасывалась из сферы ответственности одного коммунального отдела к другому в попытках снизить издержки на содержание[73]. Например, из 3276 предприятий, числившихся в городах РСФСР к 1928 году, 2164 относились к предприятиям общего пользования и всего 10 из них относились к похоронным бюро. Эти цифры позволяют оценить уровень бесхозяйственности в похоронном деле, характерный для 1920-1930-х годов.
Из-за постоянного переделегирования похоронной функции от одного органа другому, муниципальные службы не могли исполнять свои обязанности[74]. Например, в справочной книге за 1931 год «Весь Новосибирск» похоронное бюро в составе подведомственных учреждений «Коммунтреста» является единственным на весь город. Подобное фиксируется во всех городах СССР[75]. Игорь Орлов отмечает, что архивные документы позволяют увидеть, что в 1939 году «кладбища, в культурном содержании которых заинтересованы миллионы населения, во многих городах, не говоря уже о селах и деревнях... загажены, не благоустроены, чем вызывают справедливое недовольство трудящихся»[76].
Архивные свидетельства позволяют сделать вывод, что причинами подобной устойчивой бесхозяйственности является все то же отсутствие ресурсов для поддержания затратного похоронного дела при отсутствии доходной части — модель социальных похорон оказывается крайне убыточной. Как отмечает Анна Соколова: «при декларированном доступном и равном для всех способе погребения, отсутствии платы за места на кладбищах (Декрет о кладбищах), похороны сами по себе не могли приносить доход. Установка и изготовление надгробий также не были доходными, поскольку уровень благосостояния населения, как и государственный атеизм, препятствовали развитию спроса на эти услуги»[77].
В дополнение к этому справедливо будет отметить, что многие кладбища, так и не дождавшись переоборудования в парковые пространства, целенаправленно уничтожались новой властью и приводились в бесхозное состояние[78]. В ходе антирелигиозной кампании большинство церковных некрополей были разграблены и закрыты. Еще в 1925 году в музей общества «Старый Петербург» начали поступать бронзовые и мраморные скульптурные детали со Смоленского кладбища Петербурга, а также иконостасы закрытых церквей. Уничтожались и московские некрополи, являющиеся памятниками архитектуры. Старинные надгробные памятники отправляли на продажу как строительный материал. Из них «делали поребрики для тротуаров, но чаще использовали повторно на действующих кладбищах для памятников “среднего класса” советского общества». На месте Дорогомиловского кладбища был выстроен квартал домов для советской номенклатуры, а в XXI веке там
