Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

Старушка оказалась дальней родственницей «шоколадного короля» Федора Карловича Эйнема, возглавлявшего кондитерскую фабрику «Эйнем», производившую лучшие чайные пряники, пастилу и карамель. Вечерами, когда Анна отогревалась после центрифуги ветров, прибывших со стороны Дмитровского шоссе и Тимирязевского леса, хозяйка с ностальгией рассказывала о коммерсанте, приехавшем из небольшого германского городка в новую страну и решившем закрутить здесь «авантюру». Сперва он занимался пилёным сахаром и поставлял варенье для армии. Со временем построил фабрику и установил новейшую паровую машину. Нанял крестьян, поселил их в новых светлых общежитиях и назначил невиданную по тем временам заработную плату в размере двадцати рублей. Кормил в фабричной столовой, уменьшил рабочую смену с пятнадцати часов до десяти, основал больничную кассу, установил в цехах вентиляцию, организовал драмкружок и хор. Назначил пожизненную пенсию. С каждого проданного фунта нового печенья жертвовал пять копеек серебром на немецких сирот.

– Он слыл большим оригиналом. В коробки с эксклюзивными конфетами, оформленные репродукциями картин Врубеля и Бенуа, вкладывал фирменные салфетки и специальные щипчики. Экстравагантно рекламировал продукцию, изображая на плакатах крепенькую девочку с пустышкой, уверенно перешагивающую через Москву-реку и направляющуюся на фабрику «Эйнем» за легким бисквитным печеньем. Нанял Карла Фельдмана, и тот написал «Кекс-галоп», чтобы любой покупатель вместе с карамелью или шоколадом мог получить ноты бесплатно. Пускал над городом дирижабль с надписью «Эйнем».

Со временем грянула революция. Фабрику отобрали, национализировали и переименовали в «Красный Октябрь». Написание рекламных стихов доверили Маяковскому, а народу заткнули рты дешевыми ирисками «Кис-Кис».

Морозы ввалились в город в середине октября и затянулись на пять недель. Ртуть на градусниках размялась, отжалась и шуганула вниз, зафиксировав минус двадцать четыре. Снег падал обильно, и хозяйка, с детским восторгом выглядывая в окно, ностальгически замечала:

– Раньше снег в Москве источал легкий аромат арбузов.

В палатке стало невыносимо, и Анна, возвращаясь домой, полвечера отсиживалась у батареи. С трудом переносила резкие контрасты – из стылого уличного холода в жарко натопленную квартирку. Роясь в сумке в поиске ключей, уже с порога ощущала жар, исходящий от обитых войлоком дверей, запах черного грузинского чая и только что испеченного медовика. Хозяйка пекла его часто, талантливо, пропитывала кремом из отвешенной сметаны, и по всему подъезду витал аромат гречишного меда и почему-то ладана. Однажды, наблюдая, как квартирантка непослушными пальцами отсчитывает свои гроши, запротестовала:

– Все! Хватит! Ты приехала заработать, поэтому давай-ка я тебя устрою на «Черкизон». Недаром говорят: Zielen ist nicht genug, es gilt treffen.

Анна вопросительно задрала подбородок, и хозяйка, уже на русском, процитировала старую немецкую пословицу: «Мало прицелиться, нужно еще и попасть».

С понедельника девушка в хозяйской сибирской соболиной шапке, сшитой еще самим Полем Пуаре, торговала шубами.

«Черкизон», раскинувшийся между Щелковским шоссе, Сиреневым бульваром, Измайловским проездом и Измайловским шоссе, занимал около двухсот гектаров и располагал сотней тысяч рабочих мест. Торговые ряды, не имеющие ни начала ни конца, подпирали горизонт, небо и поднебесные врата. Из-за них периодически выглядывал испуганный стражник, почесывал за ухом и строго спрашивал:

– Что продаете?

Ему с готовностью отвечали:

– От носовых платков до тулупа из овчины. От автомата Калашникова и пистолета Макарова до героина.

Тот вежливо кивал и шел докладывать главному. Главный ни в чем не нуждался, и «Черкизон» продолжал торгашествовать «с огоньком». Гнать контрабандой дешевый товар из Китая, глушить восточной музыкой, предлагать «Лото-Миллион», услуги стоматолога, гинеколога, азиатского массажа, пиявок, траву и дешевых проституток. Здесь работали таджики, узбеки, киргизы, китайцы, вьетнамцы, афганцы, бангладешцы, сирийцы, цыгане, русские, грузины, армяне, украинцы и азеры-хозяева. Образовывались целые диаспоры: китайские, вьетнамские, горские еврейские и таджикские, а оборот, по слухам, составлял в сутки целый миллион.

Азербайджанцы продавали кожу и обувь. Турки специализировались на коврах и постельном белье. Индусы – на детских игрушках, ноутбуках и DVD. Афганцы держали кафе и аптеки. Продавали хозяйственную мелочовку: мыло, мочалки, расчески. В трех таджикских общагах проживали по пятьсот человек. Кому не хватило места, ночевали в женском туалете. Там же мылись, стирали и ужинали, как правило, жареной картошкой.

На территории «Черкизона» действовали особые законы и функционировали совсем не государственные органы власти: прокуратура, таможня, суд и даже налоговая инспекция.

В свой первый рабочий день Анна достала блокнот и стала записывать, где должны висеть шубы из мутона, а где – из норки с золотистой лисой, выращенной на специальных фермах. Специфику летних и зимних продаж. Правила ухода за карманами. Хозяйка кивала и любовно поглаживала шелковистый мех.

Шум стоял как в преисподней. Разносчики китайских газет выкрикивали новости, а цыгане с закопченной кастрюлькой, из которой выбивался едкий пар, напоминающий марихуану, болтали на смеси русского и креольского. Торговцы подзывали их пальцем, приподнимали крышку, делали глубокий вдох и платили за «понюшку» пятерку. Позже Анна узнала: трава называется испан, растет в горах Таджикистана и приносит удачу. Если товар не идет, следует окурить палатку.

Девушка даже не подозревала, что можно так много и так надрывно работать. День, оказывается, длинный, как медленный углевод, живущий в макаронине, и безразмерный на манер дешевого кольца, способного налезть на любой, даже самый упитанный палец. Ночь, напротив, всего лишь миг. Одна жалкая, закатившаяся под трюмо секунда. Стоило Анне уложить голову на подушку и представить звонок, разливающийся по коридорам диковинной песней, классную доску, покрытую темной эмалью, и Сервантеса с его Санчо Пансой, как тут же оживал будильник, взбирался петухом на жердь, задирал тощую шею и начинал нервно свистеть. В половине пятого утра девушка выбегала на улицу и наблюдала сугробы – точь-в-точь завитые бараньи головы. Темные заспанные окна и карабкающиеся по не очищенным от снега дорогам маршрутные такси. В пять уже вовсю развешивала модные «автоледи», «гусеницы», собачьи и козьи полушубки и, конечно же, королеву-норку. Встречала первых оптовиков и ошалевших от вида пятнистого, серебристого, глянцевого черного меха покупателей. Приструнивала завистливого соседа, торгующего шапками-формовками и вещающего вслед каждой счастливице: «Чем богаче шуба, тем короче поездка в автобусе».

Выходные стали непозволительной роскошью, приходилось наряжать манекены и с высокой температурой и сухим кашлем рассказывать, кто такой хонорик[25]. Ее хозяйка, красавица вьетнамка, научила «учительницу» многослойно одеваться, мастерски торговаться и быстро определять размеры самых разных дам. Иногда угощала фирменными голубцами или блинчиками «нэм» – крохотными, на один укус, завернутыми в рисовую бумагу. Позволяла в случае приступов мигрени немного вздремнуть, укрывшись неходовой стриженой нутрией.

Получив первую зарплату в сумме тысячи долларов, девушка долго рассматривала невиданные зеленые купюры. Складывала, трогала пальцем шершавую хлопковую поверхность, подносила к свету. Купила теплые сапоги, отдаленно напоминающие эскимосские унты, отправила деньги родителям и порадовала квартирную хозяйку книгой о повседневной жизни средневековых москвичей. К Анне быстро вернулся привычный позитив и, наблюдая хандру торгующих кожаными плащами или слушая их скулеж