Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующий день позвонила домой и на ходу сочинила перспективную работу и аренду квартиры в новостройке премиум-класса. Папа, услышав о ее местонахождении, кричал в трубку о парке «Дубки» и о ее долге прогуляться по дубраве и зайти в храм Святителя Николая у Соломенной сторожки. Анна, с трудом сдерживая рыдания, клятвенно обещала подышать благотворным дубовым воздухом, покормить уток и помолиться у Иверской иконы Пресвятой Богородицы. Затем вышла из телефонной будки, насухо утерлась и юркнула в продуваемую всеми ветрами палатку, в которую нанялась за пятьдесят рублей в день.
Торговля шла бойко. Озабоченные москвичи и гости столицы охотно останавливались и покупали шоколадку, жвачку, сок, баночку колы или спрайта. Странно ухмылялись, получая из ее рук сдачу. Возвращались за салфетками или конфетой на палочке. Пытались девушку разговорить, а услышав, что хохлушка, приобретали еще один батончик. К вечеру, наторговав пачку денег, с гордостью вручила ее в руки бухгалтерши, но грузная усатая армянка с волосами, как у царицы Саакануш, оказалась недовольной. Указала Ане на ящик из-под Coca-Cola, а сама раздраженно защелкала кнопками калькулятора, будто хотела надавать им щелбанов. Сделала переучет и объявила недостачу в пятьдесят долларов. Девушка – в слезы. Бухгалтерша, крепко сжимая ее запястье, позвонила хозяину-сыну, и тот приехал через две минуты, словно караулил за углом. Зацокал, застыдил, припугнул, и Анна, будучи в отчаянии, достала из бюстгальтера все свои деньги.
С этого инцидента началась ее московская жизнь. В шесть утра девушка надевала фартук и снимала его только перед последней натруженной электричкой. Около полуночи спускалась под землю, проезжала с закрытыми глазами две станции и старалась побыстрее выбраться наружу, остерегаясь крыс. В начале девяностых об этом говорили во всех новостях и демонстрировали чуть ли не метровых мутантов по соседству с водоплавающими белыми тараканами. Где-то она даже читала, как крысиная чета с особым изяществом и смекалкой воровала куриные яйца. Дама ложилась на спину и мордочкой закатывала яйцо себе на живот, а кавалер волоком тащил ее в нору за хвост. После грызуны, видимо, готовили себе глазунью и дружно смеялись, издавая самобытный ультразвук.
Выходя из метро, Анна попадала на отсыревшую от недостатка солнца улицу, напичканную сигаретными и пивными ларьками, поднималась щербатой лестницей с коротковатой одиннадцатой ступенькой и юркала в крохотную комнатушку, снятую у матери-одиночки за тридцать пять рублей в день. Складывала в носок отложенную десятку, ужинала купленной в переходе ватрушкой с чаем, мылась в тазу, так как хозяйка экономила горячую воду, и ложилась лицом к стене. Старалась не думать о киноуроках и контрольных, о поездках в деревню и воскресном борще, заправленном для вкуса старым пожелтевшим салом.
Дней через десять, вернувшись домой, Анна не обнаружила ни своего знакового синего носка, ни заначки. Перерыла все. Книжную полку, дорожную сумку, заглянула под половик и под матрас. Расплакалась, высморкалась и влетела в кухню, чтобы выбросить бумажный платок. В ведре под яичным контейнером и грильяжно-трюфельными фантиками виднелась синяя резинка. Она выудила свой тайник, но тот оказался абсолютно пустым. Подросток, сидя за столом и уминая яичницу, с нескрываемым интересом наблюдал за ее сумятицей. Девушка не удержалась:
– Ты взял мои деньги?
Тот снисходительно улыбнулся и демонстративно накрыл хлеб лепестком ветчины, как персидской шалью. Откусил, медленно пережевал, закатывая от удовольствия глаза:
– А как докажешь?
Анна усилила напор:
– А кто еще мог стащить деньги, кроме тебя? Как у тебя поднялась рука, ведь это все мои сбережения!
В этот момент в кухню вплыла квартирная хозяйка и приняла «боксерскую позу»:
– Значит так, дорогуша. Я не позволю в своем доме называть ребенка вором. Раз ты такая умная, да еще частный детектив в придачу, собирай свое барахлишко и проваливай.
Анна стояла на лестничной клетке и пыталась справиться с начинающейся мигренью. Внутри все дрожало, казалось, что к каждому органу подвели переменный электрический ток. В голове усиливался шум, сквозь который прорывались какие-то голоса. Мужской заботливо уточнял: «И куда ты дальше?» Женский невпопад отвечал: «Я не умею топить печь».
Девушка оттягивала свои пустые карманы и косилась на почтовые ящики. Вспоминала, что телефонную карточку забыла в прихожей на тумбочке. Дешевый целлофановый дождевик – тоже, а еще заколку и серебряное колечко, подаренное отцом в честь окончания школы.
Спустя время вышла из подъезда и подежурила под козырьком. На улице моросил дождь, обкалывая мир какими-то сложными наркотическими препаратами, и шастали подозрительные личности. Какая-то птица имитировала скрип подвальной двери. За ней охотилась полулысая кошка в серых струпьях. Несостоявшаяся рысь подпрыгивала и билась головой о мусорный бак, видимо, страдая от оптических галлюцинаций. Неожиданно какой-то мужик приволок большую коробку, и кошка переключилась на двуногого, с трудом потащив за ним свои парализованные задние лапы. Анна дождалась, чтобы хозяин вместе с одичавшим животным отошли на безопасное расстояние, подхватила свой импровизированный дом и поволокла на верхний этаж. Там прислонила к стене, залезла внутрь и долго плакала, покуда, истощенная, не уснула.
Девушка жила в коробке почти неделю. Надевала на себя всю одежду и принимала позу эмбриона. Спала урывками, вздрагивая от каждого взлета и падения лифта. Выползая, ощущала себя карликом из «Твин Пикса» и старательно разминала ноги, встряхивая их на манер гигантского градусника. Умывалась влажной салфеткой, возила по зубам дешевой пастой, а по волосам – щеткой. Старалась не вдыхать запах яичницы из квартиры слева и блинчиков из топленого молока из жилья напротив. Не слушать плотные душевые струи, компанейский стук вилок, задор утренних программ с неизменной рубрикой «Счастье есть» и заботливое коридорное: «Возьми зонт». Подхватив дорожную сумку, направлялась к метро и становилась за прилавок. Изредка поднимая голову, наблюдала облака в виде гигантских лохматых собак, молочных ягнят и красноперых рыб. Стесняясь засаленных волос и несвежего дыхания, делала короткий, едва уловимый выдох, кивала очередному покупателю и отсчитывала сдачу. Ближе к полуночи возвращалась в свою «бонбоньерку».
На пятый день возле ее точки остановилась интеллигентного вида старушка. Седовласая, припудренная, в неуместном боа и шляпке, затянутой филейными кружевами. Мадам купила крохотный шоколадный батончик и бутылку воды, начертила на асфальте круг, шагнула в него, словно в гнездо, и участливо спросила:
– Деточка, ну как тебе здесь? Вижу, совсем худо?
У Анны вырвалось несвойственное:
– Ад не такой раскаленный, каким его себе представляют.
Старушка почему-то обрадовалась, сняла перчатки и зачирикала:
– Я комнату сдаю. Недорого. Двенадцать рублей в день. Хотите?
Анна придержала левое дергающееся веко и прошептала:
– Очень хочу.
В этот момент откуда ни возьмись ее палатку окружила стая бабочек-репейниц и мелко захлопали сотни оранжевых крыльев. Анна раскрыла ладони, и парочка насекомых доверчиво устроила
