Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С самого детства Аня хотела быть полезной людям. Подобную мысль в ее юной головке заложили некий американский эссеист, утверждавший, что главное – не личное счастье, а служение другим, и отец, живущий под девизом: «Убей бобра – спаси дерево». Некоторое время девочка прикидывала, что она может предпринять. Приютить всех бездомных кошек? Изобрести вакцину от старости? Уберечь Землю от глобального потепления? Раз и навсегда покончить с безграмотностью? Последняя идея оказалась самой удачной, и Анна начала обучать двоюродных братьев и сестер измерять линейкой отрезки. Папа для оптимизации процесса сделал доску и, прибивая ее к стене, пересказал анекдот, в котором ученик явился к учителю с просьбой прочитать накаляканное в его тетради. Учитель нацепил очки, свел руки за головой и уставился в одну точку. Спустя минуту просиял:
– А-а-а! Все понятно! Я написал: «Пиши разборчиво».
Ее первая учительница, женщина предпенсионного возраста, почти не вставала из-за стола и напоминала самоварную бабу. Сидела с вечно красными щеками из-за прогрессирующего розацеа[24], опухшими локтями и растрепанной прической, как у актрисы Валентины Серовой. Растирала больные колени и диктовала: «На ветке сидели девять птиц». Круглый год носила мохеровую кофту, коричневую юбку-клинку и до самых морозов шиковала без чулок. На День учителя и годовые контрольные надевала праздничное – блузу в горошек и сарафан из черного кордового вельвета. Просила не дарить ей срезанных цветов, а если уж невмоготу, то лучше вазон с неприхотливым хлорофитумом или геранью. На первом уроке включила песню Антонова «Не рвите цветы» и объявила, что отныне эта мелодия станет гимном класса:
– Как только услышите ее на переходной станции в метро, в филармонии или по радио, вспомните меня и своих друзей. Наш класс, наши прописные истины, нашу крепкую дружбу.
Так и вышло. Всякий раз, услышав первые аккорды, Анна видела перед собой доску и отблески октябрятских звездочек. Уютную учительницу с вечно испачканным мелом животом и ее стол, заваленный контрольными и атласными лентами на случай, если после физкультуры у кого-то расплетется коса. Ощущала яблочный дух, исходящий от нижнего ящика. Педагог приносила из сада любимые зеленые «симиренко» и угощала растяп, забывших дома перекус.
Она жила школой, и свет в их классе горел допоздна. Расшалившихся могла одернуть необидным: «Не маши крыльями, улетишь, а у нас окна закрыты». Считала телевизор пожирателем времени и запертый на замок не то «Рубин», не то «Рассвет» включала от силы трижды. В День космонавтики, чтобы показать научно-популярную программу о Валентине Терешковой, в день рождения Ленина и когда шел ее любимый фильм «Первоклассница». Черно-белый, скрипучий, невозможно наивный о непослушной девочке Марусе, шастающей по городу без спроса.
Аня в отличие от сверстников обожала учиться, считала дни до окончания каникул и старалась пройти программу наперед. К примеру, выучить стихи, сделать перевод текстов с английского, разобраться в прямоугольном параллелепипеде и его объемах. В то время как друзья гоняли на велосипедах, забивая в гаражные ворота голы, или гребли по-собачьи в распаренной июльской речке, она сидела с тетрадкой и вела читательский дневник. Пыталась запомнить таблицу Менделеева и основные законы механики.
В детстве считала, что ее семью заколдовала злая ведьма в побитых молью кружевах шантильи. Взмахнула копьем или серебряной ложкой и поменяла местами маму и папу, чисто в сказке «Веретено». В итоге мама превратилась в холодную и отстраненную, а папа, напротив, стал добрым и сердечным. В целом родители жили неплохо, но исключительно благодаря отцу. Мать привычно шла напролом и ни с кем не церемонилась, папа сглаживал все углы и переводил инциденты в шутку. Без конца подмигивал дочери, мол, не обращай внимания, мы не ссоримся, это просто такая игра, типа пинг-понга. Мама делала вид или действительно не замечала мужниных стараний. У нее отсутствовала разрекламированная женская гибкость, сговорчивость и умение лавировать. Мужа всю жизнь держала на дистанции, а повзрослевшей дочери, оставаясь наедине, объясняла: «Прочной может стать только та семья, в которой мужчина любит, а женщина позволяет себя любить».
Папа сочувствовал всему миру, а мама никогда и ни о чем не печалилась: ни об упавшем самолете, ни об инциденте в заливе Сидра, ни о расстреле Мараварской роты. Не страдала самоедством и всегда быстро засыпала, стоило лишь отбросить одеяльный уголок. По утрам отец подшучивал, что ее никогда не добудишься, спит, будто под наркозом, а мама рассказывала одну и ту же историю, как ее дядя, желая поберечь сердце, попросил хирурга удалить ему воспалившийся аппендикс без какой-либо анестезии.
Аня дружила больше с папой, и тот охотно объяснял ей физику, тригонометрические формулы и преобразования. Учил ездить на велосипеде и плавать брассом. На Восьмое марта торжественно распахивал балкон и заносил тройку тепличных целлофановых тюльпанов, а еще две ночные сорочки. Маме – с кружевными оборками, Ане – с поросятами. Постоянно что-то ремонтировал, и в их доме никогда ничего не болталось. Вешал шторы, люстры, ковры и кухонные шкафчики. Ходил за продуктами и полоскал постельное белье. Придумывал собственные слова, к примеру, «сдавнело». Творог прокис – значит, сдавнел. Яйцо протухло, шоколад «поседел» – не иначе как сдавнели. Жарко́е забыли поставить в холодильник, и к утру оно стало источать кислый душок – сдавнело трижды. Слово настолько прочно укоренилось в их лексиконе, что одно время Аня даже побаивалась, как бы оно не вырвалось во время открытого урока.
В седьмом классе Ане понравился старшеклассник Генка с узкими, будто прорезанными лезвием, глазами. Паренек по прозвищу Капитан занимался в кружке судомоделизма, носил под школьной формой тельняшку и собирался повторить путь исследователя Арктики Бадигина. Однажды у девочки созрел план. В маминой шкатулке давно валялась брошь в виде корабля с бисерным килем, фоком из пайеток и якорем из рисовых бусин. Мама бижутерию не носила, утверждая, что только неуверенные личности пытаются украсить себя какими-то материальными сигналами. Аня без зазрения совести достала брошь, приколола на шарф поверх пальто, и на ее груди взял курс на восток лайнер, подмигивающий дешевым перламутром.
Утром девочка с прекрасным рыцарем разминулась, а после шестого урока, когда наверняка должны были пересечься в холле у бюста Ильича, броши на шарфе не оказалось. Видимо, кто-то пробрался в раздевалку и присвоил сомнительную драгоценность. Аня проплакала всю дорогу домой, представляя, как мама зачем-то полезет в шкатулку и обнаружит пропажу. Та действительно весь вечер ходила вокруг. Затеяла в серванте уборку, долго рылась в
