Энциклопедия логических ошибок: Заблуждения, манипуляции, когнитивные искажения и другие враги здравого смысла - Иммануил Толстоевский

«В души научившихся им [письменам] они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою»{24}.

Но откуда мы знаем, что Сократ считал именно так? Разумеется, благодаря сочинениям его собственных учеников. Если бы Ксенофонт и Платон не «предали» дело своего учителя, возможно, сегодня никто не знал бы о сократическом методе. (Впрочем, это было частичное предательство: ведь поучения Сократа были записаны в форме диалога.)

В платоновских «Диалогах» Сократ как персонаж предстает интересным примером архетипа «мудрый старец». Когда заходит разговор на тему, имеющую свойство часто всплывать в беседах, он прикидывается любопытным простаком без всяких претензий – с целью усыпить бдительность. Он засыпает собеседника вопросами, обращается к нему за подтверждением по поводу каждого из полученных ответов, не оставляя места для неопределенности. Собеседник этого не осознаёт, но постепенно его загоняют в угол. Со временем вопросы усложняются, и противоречия в ответах внезапно становятся очевидными. Тут уже и возразить трудно: ведь все предыдущие шаги Сократ и собеседник проделали вместе. Не скажешь же: «Да нас просто надули!» Таким образом, вместо того чтобы доказать собственную правоту одним безукоризненным аргументом, Сократ предпочитает шаг за шагом перетягивать собеседника на свою сторону, делая его как бы соучастником аргументации. Так остается меньше возможностей для недопонимания, да и убеждать гораздо проще: ведь собеседник не воспринимает как поражение то, что его «переубедили».

В конце концов, Сократ и не объясняет, «как будет правильно». Он не отвечает на вопросы в духе «Что есть мужество?» самостоятельно – куда больше шансов достичь компромисса, если спокойно показать, почему то, что мы считаем мужеством, на самом деле не имеет к нему отношения. То, что оба собеседника не слишком-то много знают о предмете, превращает их в собратьев по несчастью – вместо того, чтобы усугублять конфронтацию. Таким образом, речь идет о своего рода негативном знании – то есть об осознании границ собственного незнания.

Однажды его друг Херефонт, отправившись к самой известной прорицательнице, пифии Дельфийского оракула, дерзнул обратиться к ней с таким вопросом: «Есть ли кто-то мудрее Сократа?» Поначалу он, естественно, получил ответ: «Да почем мне знать, братец? Ты ради этого из самых Афин притопал?» Однако стоило ему отстегнуть чаевые, как он услышал восклицание: «Нет!» Причина, по которой не было никого мудрее Сократа, кроется как раз в этом негативном знании. Оно было настолько негативным, что Сократ не поверил даже этой вести, принесенной другом, и посвятил всю оставшуюся жизнь проверке слов пифии. В конце концов он понял, что пифия была права: он единственный человек, который «знает, что ничего не знает»[50].

Однако динамизм, дающий преимущества живой двусторонней беседе, в то же время оказывается и ее слабым местом. Ответьте честно: сколько раз вы становились свидетелем такого хода дискуссии?

1. Тезис, обоснование и доказательства.

2. Обнаружение ошибки или уловки возражающим.

3. Обновленное обоснование.

4. Все меняют мнение, хеппи-энд.

Такое линейное развитие событий встречается только в учебниках да в стране радужных пони. Уверен, что диалоги Платона, отполированные в память о Сократе, в реальности протекали совсем иначе…

1. Тезис, обоснования и доказа…

2. (Кто-то встревает.) Слышь, ты тут неправ.

3. Совсем другие тезисы, совсем другие обоснования и логические ошибки, перемежающиеся логическими уловками.

4. Кто-то вспоминает личные склоки многолетней давности.

5. Долгий спор о жестикуляции, допустимой и недопустимой в цивилизованной дискуссии.

…

99. «Эх, что-то есть охота, давайте пиццу закажем», хеппи-энд.

Как видим, в живом общении для того, чтобы не отклоняться от темы, одних добрых намерений недостаточно – нужна еще недюжинная дисциплина мышления. Иначе под конец уже невозможно уследить не то что за тем, в каком утверждении кроется коварная ошибка, но даже за тем, кто и что утверждает. Весьма распространенная уловка – незаметно подменить одни свои утверждения другими и притворяться, будто с самого начала ты отстаивал именно это. Самое скверное, что даже при общении в соцсетях, которое происходит в письменном виде, невозможно найти конкретную точку: вот здесь дискуссия сошла с рельсов. А если мы ее и найдем, у нас уже не будет сил вернуться к ней и начать все заново. Таким образом, наш истинный враг – не какая-то чудовищная логическая ошибка или коварнейшая логическая уловка одной из сторон, а суммарный, накопительный эффект от кучи мелких ошибок, которые совершают стороны, подзадоривая друг друга. Не знаю, по колено ли нам море. Но лужа точно по уши.

Софисты и самый известный суд в истории

Задержимся еще ненадолго в Древней Греции. В конце концов, там красиво. И чисто. Оливкового масла хоть залейся – разливают по бутылкам и хоронят вместе с усопшими. Вино и театр одобряются богами. Еще бы антибиотики изобрели – и вообще сказка! Еще одна чудесная особенность античной эпохи – распространенность и значимость публичных выступлений. Сейчас мы сосредоточимся на ситуациях, когда диалоги уступают место ораторскому искусству, – то есть когда «целевая аудитория» важнее непосредственных участников.

•••

Если и есть группа, с которой ассоциируется ораторское искусство, то это, несомненно, софисты. Возможно, вам будет интересна этимология этого термина: он происходит от слова σοφία, которое по-древнегречески означает «мудрость» (да-да, как в «Айя-София»). А слово σοφιστής – «софист» – первоначально употреблялось в значении «производящий мудрость». Но со временем оно приобрело уничижительный оттенок и проникло в другие языки в значении «краснобай» и даже «обманщик». (Слово «философия», означающее «любовь к мудрости», происходит от того же корня. Таким образом, философы и софисты – в этимологическом смысле братья.)

Этот уничижительный оттенок пропагандировал именно Платон – он-то и предопределил судьбу термина «софисты». Он на дух не переносил этих людей, бравших плату за обучение и временами препиравшихся с его учителем. Что касается дискуссий, Платон считал софистов не подлинными философами, стремящимися к истине, а продажными охотниками за легкой победой. Словом, по его мнению, софисты были профессиональными болтунами, искушенными в софизмах, то есть в логических уловках – ошибочных рассуждениях, умышленно выдаваемых за правильные.

•••

Главной ареной, где софисты применяли свои таланты, были суды. Гражданские суды в Афинах представляли собой не сегодняшние заседания с уймой юридических тонкостей: процесс выглядел как поочередные выступления сторон, за которыми следовало голосование. Целевой аудиторией был не судья, а многочисленное «народное жюри».

Итак, в этой системе, где не было профессиональных кадров, можно смотреть на софистов как на неофициальных адвокатов, готовивших речи для богатых клиентов. С точки зрения последних, придумывание аргументов, способных манипулировать толпой, было в полном смысле вопросом жизни и смерти.

Ирония судьбы: пути Сократа и софистов в последний раз пересеклись тоже в суде. Сократа, который принципиально не брал денег за обучение, считали софистом и некоторые его современники, такие как Аристофан, и некоторые современные историки – но это еще полбеды. Беда в том, что одно из обвинений, когда в 70 лет его приговорили к казни, звучало так: «Морочит головы молодежи своей софистикой»{25}.

•••

Казнь Сократа, который, согласно Платону, сравнивал себя с «оводом, приставленным к лошади», нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли, обычно преподносится как история фанатизма и свободы слова. Ведь наряду с «развращением молодежи» ему вменяли в вину и «отрицание официальных богов»; подобные обвинения, увы, повсеместно встречаются и в наши дни. Платон и Ксенофонт (все, что мы знаем об этом процессе, почерпнуто из их сочинений) изображают своего учителя как трагического и благородного диссидента, а «народное жюри» в составе 501 человека как толпу линчевателей.

Много веков спустя элиты эпохи Просвещения, стремясь выстроить светскую личность, с аппетитом проглотили эту историю и объявили Сократа мучеником демократии.

С эмоциональной точки зрения я и сам склоняюсь к такой трактовке. Но ни одно важное событие не происходит в вакууме, и у суда над Сократом тоже имеется драматический фон – Сицилийская экспедиция, обернувшаяся небывалым для афинян разгромом, и незадолго до этого подавленный олигархический переворот, который поддержала Спарта[51].

Сократ был либо другом, либо учителем главных действующих лиц обеих этих драм. А поскольку во время переворота ему жилось вполне вольготно, присяжные, вероятно, совершили