Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

Один день человека дает бесконечное количество материала для писательства – это хорошо знает «бытописатель» Сенчин, – «но как трудно фиксировать эти дни! Как трудно связывать их!». В этом одном-единственном дне, который следует «раскопать из-под насыпи тлеющего прошлого», заложена формула будущего человека. День выстраивает причинно-следственную цепь его жизни. В романе таким отправным моментом стала практически анекдотичная ситуация: автор-герой увидел в телефоне жены эсэмэску, рассказавшую ему об измене. Но это был не анекдот, а реальность. С этого момента жизнь сошла с рельсов. В итоге получился объемный текст – «Информация о том, что со мной произошло».

Герой романа – типичный человек, не способный реализовать мечту, поднимающую над житейской горизонталью. Он мечтал о литературном журнале, в то время как его знакомцы замутили панк-группу, нашел девушку своей мечты Ольгу, но и от нее забился в угол (как Илья Обломов от своей Ольги). Текст, который он стал записывать в этом углу, стал единственным его алиби, через которое он может, как Мюнхаузен, вытащить себя за волосы из трясины. Написание текста, изложение героем истории своих четырехлетних мытарств может стать избавлением его от оков этой его дурной судьбы, печати проклятия. С этого и начинается экзегеза самого себя, лекарство от мутации.

Важно еще и то, что в романе Сенчин рефлексирует по поводу своей писательской стратегии, проводит инвентаризацию своего творчества. Словами героя он говорит: «Я пришел к выводу, что все-таки невозможно перенести реальность на бумагу». День во всей полноте «невозможно вернуть никакими способами». Разве что предаться фаустовской мистике по принципу «остановись, мгновенье, ты прекрасно», но в этом случае придется продать душу…

В романе появляется образ писателя-журналиста Свечина, в котором легко угадывается автор (Роман в очередной раз в своей писательской практике взглянул на себя со стороны). Свечин – журналист, работающий в «малозаметной газете», хотя сам себя журналистом не считает, написал три книги. Его литературное кредо – «фиксация в прозе окружающей реальности, типов людей. Реальность и типы получались малосимпатичными. Жил в полунищете, однако не пытался из нее выбраться, не был доволен окружающим миром. Такое состояние было необходимо для писания его текстов». Он жил «жизнью своих героев».

Свечин заявляет, что «любой яркий человек, пожив немного, покрывается серостью» и эта ситуация необратима. Да и само человечество, по его мнению, «неизбежно сползает в скотство». Творчество – в этой ситуации единственное алиби человека, единственная возможность выжить, не подвергаясь «мутации». Это его информация о попытке возрождения, его подобие жития неистового Аввакума.

Человек мутирует, мимикрирует, деградирует, всё для того, чтобы выжить. Но, зная хотя бы о Сергее из «Малой жизни», о Шулине из «Полосы», понимаешь, что это вовсе не приговор, обязательный для всех. В статье 2003 года «Разбор разбора» Сенчин говорит, что считал свое поколение «самым потерянным, смертельно раненным». Но позже он понял, что излом 1991 года сказался на них по-разному: «Одни раскрылись, как огромные цветы (пусть и ядовитые, плотоядные), другие же повяли, засохли». Яркий пример этих двух вариантов – ранний рассказ «В новых реалиях».

Девяностые

В середине сентября 2015 года в соцсетях был запущен своеобразный флешмоб «Покажи свое фото в девяностых». Люди стали активно размещать фотографии, вспоминать это время. Акция была инициирована фондом Ельцина и изданием «Кольта» для исправления негативного имиджа «лихих» лет. На фото улыбчивые люди – молодость, детство, приятные личные воспоминания. Так запускалась мысль, что то десятилетие было не таким уж и плохим, как его малюют. Пошли веером статьи, рассказывающие о якобы чудесном и свободном периоде бесконечных возможностей.

«Все-таки, черт возьми, было в тех временах что-то безумно свободное, что-то осмысленное, нацеленное вперед. Казалось, что всё это – бандюки, нищета, инфляция, война, нувориши на “мерседесах” у казино в нищей стране, старики-пенсионеры, талоны, стрелки, перестрелки, бандитский беспредел, ментовский беспредел – всё это остаточные явления. Всё это не фундамент новой жизни, а осколки старой. Острые, конечно же, осколки, которые еще больно режутся, которые еще мешают жить, ходить и радоваться жизни, но мы их подметем, очистим и построим все-таки новую нормальную жизнь и страну. Было ощущение того, что что-то главное уже сделано, что-то главное уже произошло, и теперь осталось только доделать, довести до ума, докрутить, еще немного дотерпеть – и всё будет нормально. Но самое главное… Люди перестали бояться других людей – вот что. Люди перестали бояться выражать себя» – так передал ощущение того времени журналист и блогер Аркадий Бабченко. В своей ностальгии он почему-то упустил две чеченские кампании, в которых он принимал участие: в первой солдатом-срочником, во второй – контрактником. В своей книге «Алхан-юрт» Бабченко был правдив и ничего не упустил.

Профессор ВШЭ Сергей Медведев, который однажды прославился своим предложением отдать Арктику под международную юрисдикцию, написал о девяностых в духе луча света в темном царстве российской истории: «Девяностые в России были той самой лампочкой, которая на минуту осветила наше убожество и заставила некоторых поклеить обои, побелить стены и выкинуть диван с клопами. Но теперь провода перерезали и Россия снова сидит в полутьме, при мерцании телеэкрана» (http://www.forbes.ru/mneniya-column/tsennosti/300525-travmaticheskii-opyt-svobody-pochemu-u-nas-tak-nenavidyat-90-e).

«Свобода, Достоинство, Креативность – основные постулаты эпохи 90-х», – отметила издатель Ирина Прохорова. О всплеске энергии творческой, политической, экономической вспомнил писатель Глеб Шульпяков. Он считает, что девяностые давали шанс каждому, что это был «ренессанс, видимый всё ярче на фоне современной серости». Журналист Александр Архангельский в Фейсбуке отметился записью, что в этом флэшмобе понравилось «напоминание о том, что время оболгано». Как он считает, «лживая мифология “лихих” должна быть преодолена».

Далекий от либеральных восторгов публицист Виктор Милитарев на «Свободной прессе» (http://svpressa.ru/society/article/132265) тоже раскритиковал расхожую метафору «лихие 90-е». Он считает, что она была запущена для того, чтобы «закрыть возможность беспристрастного и жесткого разговора о 90-х. Смысл этой метафоры в том, чтобы выдать процессы, происходившие тогда в нашем обществе, за естественные и стихийные. То есть закрыть возможность обсуждения того, что эти процессы были прямым следствием проводимой Ельциным и Гайдаром политики». Милитарев предлагает другой эпитет – «подлые 90-е». Близкое восприятие и у Захара Прилепина: «Время было омерзительное и червивое. Я знаю это навсегда».

Если Бабченко ссылается на острые осколки старой советской жизни, которые по недоразумению подменяют в нашем сознании всё прекрасное, что было в то десятилетие, то, к примеру, экономист Михаил Делягин отмечает, что «это был ветер свободы, несущий гибель миллионам, ибо это была “свобода от” обязательств перед обществом, а не “свобода для” созидания общего счастья». По его мнению, была создана госмашина, служащая «инструментом разграбления советского наследства».

«В Освенциме было хорошо. По крайней мере,