Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шулин – последний начальник аэропорта, как и многие люди того времени, застрявший между двумя эпохами. Он приехал в поселок Временный по распределению в начале восьмидесятых, когда там всё развивалось, «всё было отлажено, отстроено, и казалось, что так и будет течь жизнь». Временный был основан в тридцатые годы, своим возникновением он обязан этапам заключенных. Постепенно поселок развивался, приобретал цивилизованный вид, здесь был открыт аэропорт. Временный почти дотянул до статуса города, и тут разверзлись девяностые…
Кстати, вопрос о своем будущем у Шулина не стоял еще в детстве. Это потом люди перестали понимать и воспринимать будущее, строить на него планы. Он знал, что станет летчиком, но медкомиссия стала на пути его небесной карьеры, поэтому он пошел в техники. Со временем Шулин превратился в своеобразного чудика «с пунктиком в голове». Он продолжал следить за своим хозяйством, даже когда оно, по сути, умерло.
Через год после переезда во Временный Шулину выделили квартиру. Женился, вскоре родилась дочь, потом сын. Жил «обыкновенной жизнью обыкновенных, как тогда говорили, советских людей. Без роскоши, но и без ощущения припертости к стене». Было понятное и прогнозируемое будущее, четкие ориентиры. Он знал, что так будет и впредь. В его воспоминаниях это время так и осталось светлым и счастливым.
Потом вся эта отлаженная и отстроенная жизнь разлетелась, «бахнула», всё стало проваливаться в «яму разрухи», хотя и было ощущение, что всё это временные трудности, которые пройдут, что всё восстановится и катастрофа не произойдет.
Но временные трудности становились постоянными. Бросить всё и уехать к детям не позволяло чувство стыда, поэтому и остался. Все годы разрухи Шулин защищал взлетную полосу, очищал ее от кустарника, даже когда аэропорт закрыли и оставили только вертолетную площадку, даже когда его самого перевели на договор. Пустое здание аэропорта наполнили призраки былых воспоминаний. Шулин считал, что «пусть уж могила, но не пустое место». За этой могилой он и ухаживал все годы. Пустота страшнее всего, она не дает шанса…
Позже, когда здесь приземлился пассажирский лайнер и была предотвращена большая трагедия, спасены десятки жизней, стали говорить про Шулина – «как знал». И действительно, через знание внерациональное, интуитивное, через твердую уверенность в необходимости стать на пути распада, катастрофы – произошло настоящее чудо.
Разруха – морок, то, что кажется реальностью, – на самом деле является иллюзией, которая обступает человека. Преодоление этого состояния – особое испытание на крепость, задача которого – не изменить предназначению, не попасть в сети пустоты.
«Разные времена родина наша переживала, и оказывалось, что прав тот был, кто сберегал», – сказал начальник авиаотряда на своих про́водах на пенсию собравшимся коллегам, которые в годы, когда шло развитие, осваивали пространство, делали его «не медвежьим» (к слову, упоминание об этих «медвежьих углах» появляется и в романе «Зона затопления»). Вот и теперь остается только надежда на возрождение.
«Цели у людей никакой. Одна цель – охранять свою ограду, пополнять припасы в погребе и холодильнике, а что вокруг, – никого не волнует», – рассуждал Шулин, отправляясь на встречу с премьер-министром. Он вышел за пределы своей личной ограды. Ему повезло – как, собственно, везет и альтер эго Сенчина в других его произведениях, когда им удается выбраться из норы, из замкнутости.
«Что будет с территорией, на которой никто не останется?» – задается Шулин вопросом во время поездки в Москву. Ведь пустота разрастается повсеместно, в том числе потому, что люди не видят цели, не видят смысла во всем, что делается не из прагматических соображений. Но страна тоже продолжает жить во многом в той логике, которая была навязана ей в девяностые: смотреть на всё с точки зрения выгоды, рентабельности. А ведь в рамках этой логики такая страна, как Россия, попросту неконкурентоспособна. В этой логике ее необходимо оптимизировать: аэропорт свести к вертолетной площадке, которая тоже вскоре будет не нужна, ведь рано или поздно в поселке Временный иссякнет жизнь.
Шулин наблюдает исход людей (такой же насильственный исход идет и в «Зоне затопления»). Пока они прибывают во Временный из северных поселений, но вскоре начнут уходить и отсюда, а место поселений займут вахтовые поселки. Этот процесс не остановить действиями одного человека. Нужна общая воля общества, которое должно преодолеть пустоту, обрести цель, выйти, как Шулин, за пределы своей ограды или в пределах ограды и останется, пока не ляжет в ней под землю.
Что бы ни говорили о мрачной прозе Сенчина, наполненной безнадегой, но в ней всегда есть свет. Он оставляет возможность чуда. Это как в пасмурную погоду с беспросветно темным небом надо сохранять знание о том, что над тучами – солнце. Погружаясь в глубины безнадеги и увлекая за собой читателя, Сенчин, так или иначе, намечает выход: преодолевать пустоту, упрямо карабкаться из ее ямы. Сталкиваясь с ситуацией обреченности, он пытается спровоцировать крик протеста, ведь здесь всё просто: либо ты борешься, либо свыкаешься с обстоятельствами и начинаешь влачить существование тени. Показывая обволакивающую современного человека пустоту, писатель надеется мобилизовать его на борьбу с ней, встряхнуть, растормошить.
Повесть «Полоса» во многом перекликается с рассказом Федора Абрамова «Сказание о великом коммунаре», который был написан в 1979 году.
Третий год во всей округе августовские утренние холода убивают урожаи. Только в одном сельсовете нет с этим проблем – там еще до революции крестьянин по имени Сила Иванович сорок лет осушал болото, поэтому сейчас до деревни не доходят заморозки. Его считали чудо-богатырем, колдуном, чокнутым. Но этот человек, упорно проделывавший совершенно не понятный окружающим труд, в итоге своими малыми делами, у которых имелась большая цель, совершил чудо – «север от деревни отогнал». Сменил ход времен года, и после, через много десятилетий, вокруг его деревни всё цветет и зеленеет, когда в других местах после утренников наступила практически осень. Раньше через это болото шел холод, по нему, «как по трубе хлынет стужа на деревню. Всё сжигало, всё убивало». Вот поэтому крестьянин и сооружал сорок лет преграду на пути этой смертоносной разрушительной силы. Это было его библейское хождение по пустыне.
Абрамовский Сила Игнатьевич совершал добровольный подвиг в миру, для которого он, как в былые времена христианский анахорет, чужой, изгой. Каждый день подвижник проделывал свое восхождение на Голгофу: «Как грешник, по деревне-то идет». Его труд превращается в определенное литургическое действо, совершаемое праведником, становится его актом коммуникации с Богом. «Лопатой крещусь
