Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

каждый день с утра до вечера. Вот моя молитва Богу», – говорил Сила. Его малые дела сродни подвигам святого. Да и сам крестьянин воспринимал свое дело жизни не как простую механистическую работу, смысл которой в настоящем совершенно неочевиден. Для него это сражение, брань с чертями, война с болотом. Когда этот воин выходил на свою битву, стихали бои между красными и белыми, все ждали, когда он пройдет, – потому как его личное малое дело становилось более глобальным и важным, чем их распря. Его лопата становилась многим больше и важнее, чем их меч.

Умер он тоже на болоте в своем труде-подвиге, с которым сросся. Стал легендарной личностью, богатырем, поднявшимся на грандиозное дело, «всем богам и всем чертям вызов бросил». В этом и есть русское богатырство: через малое совершающее большое дело. Чудо, которое создается из обычных, но не вписанных в общую логику поступков, и в итоге производит дело космических масштабов.

Это дело и нужно для русского мира, про который Федор Абрамов пишет, что его «бульдозером не своротишь». Ведь как ни бросал клич по деревне крестьянин Сила, никто на него не откликнулся, не помог. Почитание также приходит к нему лишь после смерти, когда стали являться его чудеса: «Не любили, не любили его при жизни, это уж после его стали добрым словом вспоминать».

Шулин и Сила Игнатьевич – это один и тот же тип отечественного героя, презревшего настоящее, не боявшегося стать для окружающих чудаковатым фриком ради будущего, которое он бессознательно ощущает и приход которого подготавливает. Этот герой исправляет мир, преображает его, подготавливает для принятия чуда. Подобная перспектива вполне может открыться и для художника Сергея из «Малой жизни».

Пластмассовый мир победил

В 2005 году Сенчин написал очерк «Среди зараженной логикой мира…» о событиях десятилетней давности – вернее, о герое потерянного поколения, его поколения. В названии читается строчка из песни «Гражданской обороны» – кого же еще? Аллюзиями песен этой группы наполнен и роман «Лед под ногами», который сам автор особенно ценит. Главный герой «Льда» Чащин – это, по сути, Ваня Бурковский, Мышь, которому посвящен очерк. О нем Роман рассказывает с особой нежностью.

Но вначале о поколении, ведь Ваня-Мышь всё время повторял, что его время уже прошло. Роман Сенчин пишет: «Вообще с годами я заметил, что люди, родившиеся в начале 70-х годов, которым в переломный 91-й было семнадцать – двадцать лет, очень редко встречаются среди успешных творческих фигур. Даже “поколение пепси” обогнало нынешних тридцатилетних в литературе, и в кино, и в живописи, и в театре. Да и среди бизнесменов, политиков тридцатилетних очень немного в отличие от тех, кому лет двадцать пять (т. е. сформировавшихся уже после 91-го года, в другом мире). Чем это объяснить? Помните шквал фильмов конца 80-х о молодежи? “Курьер”, “Маленькая Вера”, “Ночной экипаж”, “Роковая ошибка”, “Соблазн”, “Взломщик”, “Трагедия в стиле рок”. Во всех этих фильмах молодежь показана безвольной, неприкаянной, без будущего, редкие попытки героев (антигероев?) что-то сделать заканчивались неудачей или гибелью их или их близких. Эти фильмы отражали происходящее в жизни, они создали портрет поколения, и одним из таких типажей для меня был и остается Иван Бурковский».

Поколение с большой энергией, жаждой дела оказалось в трудном положении. Вхождение его в большую взрослую жизнь совпало с тем моментом, когда в этой самой жизни произошел трагический разлом. Отсюда нереализованность, падение в провал. Тот же Иван довел до конца единственное дело, от которого он не отступился и не испугался, – задушил себя телефонным проводом, сидя в кресле. Мышь забился в свою нору-кресло и накинул на шею телефонный провод. А перед тем, заявив, что мог бы стать великим художником, начал крушить свои картины. Иван-Мышь протестует против навязанной логики мира и говорит, что «в дерьмо мы все превращаемся».

Как пишет Сенчин, в свои двадцать лет Бурковский умер стариком: он «устал видеть жизнь, не умея закрывать глаз, обманываться; он не видел на горизонте спасительных миражей, что помогают (заставляют) двигаться дальше, преодолевая день за днем… Он чувствовал в себе громадные силы, но ничего стоящего сделать не мог», «ничего у него не было впереди».

В этом заключается квинтэссенция реализма самого Сенчина – в неумении закрывать глаза, обманываться, цепляться за миражи. В этом реализме сам автор как будто сохраняет свою подростковость, не поддается логике мира, не погружается в тенета привычки, не становится насекомым.

Поколение Ивана попало в ситуацию неопределенности, что сделало их неудачниками. Но они подорвали логику пресного мира: «Без таких людей мир был бы совершенно одноцветен и пресен. Слишком логичен». Аутсайдеры приносят себя в жертву, раскрашивая мир (иногда своей кровью). «Поколение БМП» (без меня победили или без меня поделили)? В этом есть что-то от Чацкого…

Буквально перед выходом в свет «Льда под ногами» Роман Сенчин опубликовал уже упомянутую статью «Не стать насекомым». В ней он изложил центральное настроение и своего романа: «Еще два-три года назад я был уверен: вот пришло в литературу новое поколение – поколение двадцатилетних, – и сейчас начнется. Эти ребята писали мощно, ярко, откровенно, в хорошем смысле нелитературно; казалось, их вещи способны вернуть слову вес и ценность, подарят нам новых героев, героев активных, живых, стремящихся изменить мир. Повеяло новыми шестидесятниками…»

Однако период больших ожиданий быстро сошел на нет: «Перелома всё не наступает. И, кажется, благоприятный момент упущен. После череды громких дебютов двадцатилетние или замолчали, или, что хуже, стали писать традиционно».

Это явление Сенчин обозначил как «привыкание к жизни». То, что мы еще недавно обозначали эпитетом «новый», уже вошло в привычку, еще немного – и станет дряхлым, ветхим, каким-то заскорузлым недоразумением. Как Бурковский стал в свои двадцать умирающим ветхим стариком.

Схожим образом рассуждал гончаровский Обломов о Судьбинском: «Увяз, любезный друг, по уши увяз, – думал Обломов, провожая его глазами. – И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает… У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства – зачем это? Роскошь! И проживет свой век, и не пошевелиться в нем многое, многое…» Привыкание к жизни равносильно увязанию в ней, когда атрофируются органы чувств, когда вместо живой жизни человек начинает подчинять себя всевозможным обманкам.

«Люди, из поколения в поколение, проходят период бунта, а затем становятся теми, против кого направлен бунт следующих», – пишет Роман. Вместо прорыва, бунта, протеста – «привыкание к жизни». Вместо удивления и радости, страсти и