Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В октябре 1978 года мы узнали из тюремной службы новостей, что Балтазара Форстера на посту премьер-министра сменил Питер Виллем Бота. При этом тюремные цензоры отфильтровали тот факт, что Балтазар Форстер ушел в отставку в результате появившихся в прессе разоблачений о нецелевом использовании государственных средств Министерством информации.
Я мало что знал о Питере Боте кроме того факта, что в свое время он был воинственным министром обороны и выступал за активное участие регулярных южноафриканских войск в гражданской войне в Анголе в 1975 году. У нас не сложилось впечатления, что на посту премьер-министра он может стать реформатором.
Недавно мне удалось прочесть авторизованную биографию Балтазара Форстера (это была одна из книг, имевшихся в тюремной библиотеке). Я открыл для себя, что он был человеком, готовым заплатить за свои убеждения: во время Второй мировой войны он попал в тюрьму за публичную поддержку нацистской Германии и прогерманскую пропаганду. Мы не жалели, что Балтазар Форстер ушел со своего поста. При нем репрессии против борцов за свободу приобрели невиданный ранее масштаб.
Но даже и без нашей выхолощенной тюремной радиопередачи мы научились узнавать те новости, которые тюремные власти считали нежелательными для наших ушей. Так, мы смогли узнать об успешной освободительной борьбе в Мозамбике и Анголе в 1975 году и их становлении как независимых государств с революционными правительствами. Похоже, ветер перемен подул в нашу сторону.
В рамках установки тюремной администрации на повышение уровня информированности заключенных на острове Роббен у нас появился свой собственный кинотеатр. Почти каждую неделю мы смотрели фильмы на большом листе бумаги в комнате, примыкающей к нашему коридору. Позже лист бумаги заменили на настоящий экран. Просмотр кинофильмов был прекрасным развлечением, бегством от унылой тюремной жизни.
Первыми фильмами, которые мы посмотрели, были немые черно-белые голливудские боевики и вестерны, снятые практически еще до моего рождения. Как мне помнится, одним из первых был фильм «Знак Зорро» с Дугласом Фэрбенксом, который был снят в 1920 году. Тюремные власти, похоже, питали слабость к историческим фильмам, особенно к тем, в которых содержался строгий моральный посыл. Так, среди первых фильмов (на этот раз – цветных и звуковых) нам показали «Десять заповедей» с Чарлтоном Хестоном в роли Моисея, «Король и я» с Юлом Бриннером и «Клеопатра» с Ричардом Бертоном и Элизабет Тейлор.
Фильм «Король и я» нас очень заинтересовал, потому что в нем изображалось столкновение ценностей Востока и Запада и, как нам показалось, проводилась мысль о том, что Западу есть чему поучиться у Востока. Фильм «Клеопатра» нам показался спорным. Многие из моих товарищей раскритиковали то, что царицу Египта играла американская актриса с глазами цвета фиалок и жгучая брюнетка, пусть даже и красавица. Критики утверждали, что, таким образом, этот фильм являлся примером западной пропаганды, которая стремилась скрыть тот факт, что Клеопатра была африканкой. В свою очередь, я, пользуясь случаем, рассказал, что во время своей поездки в Египет видел великолепную скульптуру молодой Клеопатры с кожей эбенового цвета, как у негритянки.
Позже мы также посмотрели местные южноафриканские фильмы с чернокожими звездами, которых мы все знали с самого детства. В такие вечера наш маленький импровизированный кинотеатр отзывался радостными возгласами и свистом в знак приветствия старых знакомых на экране. Через некоторое время нам разрешили выбирать для просмотра документальные фильмы. Я как раз предпочитал смотреть их, поэтому начал пропускать художественные фильмы (хотя я бы никогда не пропустил фильм с участием Софи Лорен). Документальные фильмы заказывались в государственной библиотеке и обычно выбирались Ахмедом Катрадой, который был библиотекарем нашей тюремной секции. На меня особенно сильно подействовал документальный фильм о великих морских сражениях Второй мировой войны, в котором были показаны кад ры кинохроники о потоплении японцами британского линкора «Принц Уэльский». Меня больше всего тронули кадры, на которых плакал Уинстон Черчилль, узнав о гибели британского корабля. Этот образ надолго запечатлелся в моей памяти, поскольку я понял, что бывают моменты, когда политический лидер может публично продемонстрировать свою скорбь, и что это не подорвет его репутацию в глазах народа.
Один из документальных фильмов, которые мы посмотрели, был фильм «Ангелы ада» о мотоциклетной банде, пользовавшейся в Америке самой недоброй славой. Фильм изображал «Ангелов Ада» безрассудными, жестокими и антисоциальными парнями, а полицию – порядочной, честной и заслуживающей доверия. Когда фильм закончился, мы сразу же стали обсуждать его. Почти все без исключения заключенные критиковали «Ангелов Ада» за их произвол. Неожиданно Стрини Мудли, яркий молодой парень из «Движения черного самосознания», встал и обвинил нас в непонимании того, что эти американские байкеры представляют собой аналог чернокожих учащихся, выступивших против южноафриканских властей в Суэто в 1976 году. Он упрекнул нас в том, что мы, пожилые интеллектуалы среднего класса, отождествляем себя с властями правых сил, показанными в фильме, а не с байкерами-бунтарями.
Обвинения Стрини Мули произвели среди нас настоящий фурор, и несколько человек поднялись, чтобы возразить против высказанной им идеи. По их мнению, не могло быть оправдания действиям «Ангелов Ада», и было бы оскорблением сравнивать нашу освободительную борьбу с преступлениями этой банды аморальных социопатов. Однако я, обдумав слова Стрини Мудли, решил встать на его защиту, хотя и не был полностью с ним согласен. Несмотря на то что «Ангелы Ада» многим были несимпатичны, они выступали против властей, а это главное (хотя к оппозиционным силам их можно было причислить с большой натяжкой).
Меня интересовали не столько «Ангелы Ада», сколько более важный вопрос. Меня беспокоило, не застряли ли мы, как предположил Стрини Мудли, на том уровне мышления, которое больше не считается революционным. Мы провели в тюрьме более пятнадцати лет, я провел в тюремных стенах почти восемнадцать. Мир, из которого нас вырвали, давно изменился. Опасность могла заключаться в том, что наши идеи застыли во времени. Тюрьма – это неподвижная точка в постоянно меняющемся мире, и в тюрьме очень легко неподвижно застыть на месте, в то время как мир стремительно движется дальше.
Я всегда старался оставаться открытым для новых идей и не отвергать тех или иных взглядов лишь по той причине, что они отличаются новизной или противоречат моим. В течение нашего пребывания на острове Роббен мы постоянно вели друг с другом диалог о наших убеждениях и идеях. Мы обсуждали наши политические взгляды,
