Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

с нашими многолетними товарищами. Это еще одна из форм тюремного унижения. Твои узы дружбы и верности с другими заключенными для тюремных властей ничего не значат.

Через несколько минут мы оказались на борту парома, направлявшегося в Кейптаун. Я оглянулся на остров Роббен, когда дневной свет уже угасал, не зная, увижу ли его еще когда-нибудь. Человек может привыкнуть ко всему – и я привык к острову Роббен. Я прожил там почти два десятилетия, и, хотя он никогда не был моим домом (мой настоящий дом был в Йоханнесбурге), он стал местом, где я чувствовал себя комфортно. Я всегда считал перемены в жизни трудным периодом, и переезд с острова Роббен, каким бы мрачным он временами ни был, не являлся в этом отношении исключением. При этом я понятия не имел, чего мне следовало ждать впереди.

В доках нас в окружении вооруженной охраны затолкали в грузовик без окон. Мы вчетвером стояли в темноте, пока более часа этот грузовик куда-то ехал. После этого мы прошли через различные контрольно-пропускные пункты и, наконец, остановились. Распахнулись тюремные ворота, и в темноте нас провели куда-то по бетонным ступеням и через металлические двери. Мне удалось коротко спросить охранника, где же мы находимся.

– Тюрьма «Полсмур»[97], – так же коротко ответил он.

Часть десятая. Разговор с врагом

87

Тюрьма строгого режима «Полсмур» расположена на окраине юго-восточного пригорода Кейптауна Токай, с зелеными лужайками, аккуратными домиками и белым населением. Сама тюрьма расположена среди поразительно красивых пейзажей полуострова Кейп между горой Константиаберг на севере и сотнями акров виноградников на юге. Однако эта природная красота была невидима для нас, огороженных от нее высокими бетонными стенами тюрьмы «Полсмур». В этой тюрьме я впервые понял смысл фразы Оскара Уайльда о «синей палатке, которую заключенные называют небом»[98].

У тюрьмы «Полсмур» было вполне современное лицо, но весьма примитивное, дряхлое сердце. Административные здания и здания для тюремного персонала были чистыми и ухоженными, но жилье для заключенных было обветшалым и убогим. В Полсмуре содержались заключенные, осужденные на основании судебных решений, вынесенных по нормам общего права, и обращение с ними было ретроградным. Нас держали отдельно от них и обращались с нами по-другому.

На следующее утро мы получили первое представление об обстановке и условиях жизни в новой тюрьме. Нам, четверым политическим заключенным, предоставили, по существу, тюремный пентхаус: просторную камеру на третьем, самом верхнем, этаже тюрьмы. Мы являлись единственными заключенными на всем этаже. Основная камера была чистой и современной, размерами примерно пятьдесят на тридцать футов[99], и имела отдельную секцию с туалетом, писсуаром, двумя раковинами и двумя душевыми кабинами. В камере стояли четыре настоящие кровати с простынями и полотенцами – просто роскошь для того, кто бо́льшую часть последних восемнадцати лет спал на тонких циновках на каменном полу. По сравнению с тюрьмой на острове Роббен мы оказались в пятизвездочном отеле.

У нас также была собственная Г-образная терраса, открытая тюремная секция длиной с половину футбольного поля, на которую нам разрешалось выходить в течение всего дня. К сожалению, ее белые бетонные стены были высотой около двенадцати футов[100], так что мы могли видеть лишь небо, за исключением одного угла, над которым можно было разглядеть хребет горы Константиаберг, в частности его участок, известный как «Глаз слона». Иногда я думал об этом кусочке горы как о верхушке айсберга всего остального мира.

Психологически для нас оказалось очень сложно быть вырванными с корнем из прежней обстановки так внезапно, без каких-либо объяснений. В тюрьме постоянно нужно быть готовым к тому, что тебя внезапно куда-то переместят, но привыкнуть к этому невозможно. Хотя теперь мы были на материке, мы чувствовали себя еще более изолированными, чем раньше на острове Роббен, который, когда мы отбывали там наказание, стал для нас центром борьбы. Теперь мы находили утешение в общении друг с другом и провели эти первые недели, размышляя о том, по какой причине нас перевели. Мы знали, что тюремная администрация уже давно опасалась того, что мы оказываем влияние на молодых заключенных, и возмущалась этим. Однако истинная причина, по-видимому, была более глубокой. Мы полагали, что власти стремились путем нашего перевода обезглавить группу заключенных из числа членов Африканского национального конгресса, отбывавших наказание на острове. Сама тюрьма на острове Роббен уже стала мифом в рядах борцов за освобождение, и власти решили за счет этого шага лишить это исправительное учреждение данного ореола. Уолтер Сисулу, Рэймонд Мхлаба и я являлись членами Высшего органа. Если наша версия была верна, то оставалось непонятным, зачем вместе с нами перевели Эндрю Млангени, который не был членом Высшего органа и вообще не относился к числу высшего руководства группы заключенных из состава АНК, содержавшихся на острове. Мы объясняли это тем, что тюремная администрация, возможно, этого не знала. Ее сведения о деятельности нашей организации в тюремных стенах зачастую были весьма неточными.

Наша гипотеза, похоже, подтвердилась, когда спустя несколько месяцев к нам присоединился также Ахмед Катрада, который являлся членом Высшего органа. Более того, он отвечал за обеспечение наших нелегальных контактов, и именно благодаря его усилиям мы могли общаться с новыми молодыми заключенными.

Через несколько недель после перевода Ахмеда Катрады к нам присоединился незнакомый нам заключенный (которого мы не знали по тюрьме с острова Роббен) Патрик Макубела, молодой юрист и член филиала АНК в восточной части Капской провинции. Он проходил юридическую практику у Гриффитса Мхендже, очень уважаемого адвоката, который выступал в качестве защитника многих арестованных из числа членов АНК и который был убит около Дурбана годом ранее. Патрик Макубела отбывал двадцатилетний срок за государственную измену и был переведен в тюрьму «Полсмур» из тюрьмы в Йоханнесбурге, где он смог организовать акцию протеста среди заключенных.

Поначалу мы скептически отнеслись к новоприбывшему и даже подумывали, не мог ли он быть подсадной уткой со стороны тюремных властей. Однако вскоре мы увидели, что наши опасения напрасны. Патрик был умным, дружелюбным, бесстрашным парнем, с которым мы очень хорошо ладили. Ему, должно быть, было нелегко жить с группой стариков, уже отсидевших два десятилетия.

* * *

Теперь мы отбывали свой срок в мире бетона. Я скучал по природному великолепию острова Роббен. Но в нашем новом доме тоже было много преимуществ. Во-первых, еда в тюрьме «Полсмур» была намного лучше. После многих лет трехразового питания маисовой кашей на острове Роббен обеды здесь из вполне законных порций мяса и овощей были похожи на пир. Кроме того, нам был разрешен довольно широкий набор газет и журналов, и мы могли получать из Лондона такие (ранее контрабандные)