Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

что мир безумен, все сошли с ума, все катится к чертям собачьим. Я в этом не уверен, потому что во все века выкликали апокалипсис, ну и где он? Я не об этом пишу. Было бы слишком просто писать о вывихнутом мире. Я же изобразил богатый внутренний мир нескольких людей. Они сильные. Смотрите, сколько всего они у вас на глазах перемололи! Особенно Аэлита. Эта семнадцатилетняя девочка действует, ломает клетку, поворачивает события так, как ей вздумается. Ей все нипочем. Я ею восхищаюсь. Может быть, даже немного завидую.

Еще хотелось узнать про музыку – тот же герой «Аргонавтра» мотается по концертам, от Лондона до Москвы, в книге Doors, Swans и много кого еще. Старый рок жив для вас, что дает?

Конечно, жив. Недавно мой друг и переводчик на английский мне посоветовал Hawkwind. Я просто счастлив. Сперва досадовал: и как это я их раньше не знал? А теперь даже рад: хорошо, что не знал – можно слушать и слушать. Они до сих пор играют. Я еще и на концерт их схожу. Как это что дает? А что дает музыка? Вдохновляет.

Я именно это и имел в виду, что когда все старые любимые винилы заезжены до дыр, ищешь что-то новое, но не всегда находишь…У вас фундированные связи со Скандинавией, вы живете в Прибалтике, вас все больше читают в России, вы получаете литературные премии разных стран. Ассоциируете ли вы себя в литературном плане с какой-либо страной?

Да, у меня странные связи со Скандинавией: она меня и притягивает и отталкивает. Мне нравятся Кьеркегор и Стриндберг, но я бы не сказал, что скандинавская литература для меня как-то особенно важна. Больше всего я читал и читаю французских и англоязычных авторов, но пишу я по-русски. Однако делает ли это меня частью русской литературы? Об этом меня часто спрашивают. Честно скажу, я не хочу об этом думать. Проще сказать так: я себя связываю с литературой двадцатого столетия.

Описывая Осло, вы упоминаете наркоманские сходки у центрального вокзала. Несбё, такой Буковски от детективщиков, вам не близок?

Я его не читал. Когда я вернулся из Скандинавии и понял, что больше никуда не поеду, то стал встречаться со старыми друзьями, и они дарили мне на день рождения в основном книги скандинавских писателей, в том числе и Несбё, и ни одной из тех книг я не мог читать, и перестал отмечать день рождения. Теперь я праздную католическое рождество, да, чтобы не отмечать день рождения, я праздную католическое рождество, я пожертвовал моим днем рождения.

В «Исповеди лунатика» вы пишите, что Таллин можно обойти, «просто идя вдоль кромки воды». А каков он, ваш Таллин?

Как сказал Сергей Пахомов – он приезжал и играл у нас с «Вивисекторами»: «Таллин – кокетливый город, понравиться хочет». И он прав. С приезжими Таллин кокетничает, а к своим жителям, как большинство городов, равнодушен. Маленький европейский городок. Таллин не ощущается столицей. Я всегда в нем жил и живу с чувством, будто столица где-то там. Раньше это была Москва, теперь – Брюссель… Всегда есть ощущение, будто ты под колпаком, все может неожиданно измениться. Люди ездят туда-сюда, особенно в последние годы. Словно ветер, который в Таллине почти всегда и везде, выветривает людей: кого-то приносит, кого-то уносит.

Вы родились в Таллине – расскажите о вашем детстве? И, кстати, у вас в книгах кроме «Таллина» встречается и «Таллинн»…

Да, я родился и вырос в Таллине. О детстве не хочу вспоминать. Я о нем написал в романе «Зола», который был в сокращении опубликован в «Новом журнале» в 2008 году, есть в доступе. По российским нормам надо писать Таллин. Эстонцы настаивают на двойном «н». Я не знаю. У нас была медийная война по этому поводу. В Эстонии между русскими и эстонцами постоянно идут такие смехотворные войны, как у Свифта между лилипутами и блефуску: из-за памятников, из-за термина «оккупант». Это ужасно глупо. Люди себя постоянно ограничивают, что-то друг другу навязывают. Когда я в романах пишу с одной или двумя «н», я подчеркиваю этим, кто какой нормы придерживается. То есть, если персонаж говорит, а я пишу двойное «нн», это его характеризует.

Вы всегда хотели стать писателем?

Нет, не хотел. Я всегда что-нибудь писал, придумывал, но становиться писателем не собирался. Да так и не стал, пожалуй. Я уютно себя чувствую в моих произведениях. Я предпочитал говорить, что я – не писатель, а – автор таких-то произведений. Теперь я прихожу к выводу, что я в первую очередь постоялец. У Кафки есть незаконченный рассказ «Нора». Ильянен пишет, что для его Бьорка – книга, что нора для зверя. Я создаю роман как некое здание. Пока роман растет, я в нем проживаю, как гастарбайтер. Роман закончен, и я ощущаю себя бездомным. Ищу себе новое обиталище.

В «Аргонавте» довольно много публицистических по сути жестких высказываний о нынешней России: она «утонула в пошлости», «медвежий угол в голове каждого русского», обыкновенный тоталитаризм и русский фашизм. Это мнение пишущего «Таллинн», «Таллин» или их совокупные наблюдения?

Да, это мнение пишущего «Таллинн». Что касается моих персонажей, то у меня нет совокупных наблюдений. Есть конкретные персонажи, не типажи, а персонажи со своими прототипами. Я люблю писать с конкретного человека (исторический персонаж или мой знакомый), тогда я чувствую уверенность. Я не полагаюсь на воображение во всем, в качестве фундамента мне нужны факты, живые люди, события, свидетелем которых был я сам или люди, которые мне о них рассказали: рассказчик внутри рассказчика. Например, я бы не стал писать о лагере беженцев, если б в нем не пожил сам. С некоторыми моими прототипами я поддерживаю отношения много лет, слежу за развитием взглядов, это интересно. Иногда, с позволения, я использую частную переписку. Так естественней выстраивается почерк внутреннего монолога персонажа. Иногда человека в письме несет, он выпускает внутренний монолог, его рвет словами, и я это использую, с разрешения. Я собираю письма много лет, веду отбор интересных кусков, выделяю какие-то темы, перечитываю. Затем я их трансформирую, подчеркиваю какую-то линию. Это как мелодия или лейтмотив, контрапункт, да, скорей, контрапункт. Иногда я записываю разговоры. Не на диктофон, а просто в блокнот записываю беседу. Другую, третью, десятую. Перечитываю. Намеренно встречаюсь с человеком, снова записываю, пытаюсь уловить почерк его потока сознания, опять же – мелодию, у каждого есть своя, я об этом еще в «Ханумане» писал, какой-то мотив. Уловить его иной раз очень трудно, но если я его поймал раз-другой, то я понимаю, как я смогу выстроить его внутренний монолог, если он