Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

дело до злополучных диссонансов.

Профессор: вот это намного лучше. Тут есть что-то живое.

Я: спасибо, а диссонанс не смущает?

Профессор: да ты шутишь. Это ж тут самая изюмина, это обязательно надо оставить. Это я к тому, что в целом рок-музыка намного консервативней академической музыки. Понятно, что наследили в роке и ученики Штокхаузена, но весь прог это вообще в сторону XIX и раньше. Металлюги, кстати, сейчас повадились втыкать в свой рокот причудливые гармонии – рычание и жужжание дисторшна снимает пафос и звучит иногда очень даже мило, но это все равно в ту же сторону.

С другой стороны академики крайне редко пишут для рок-инструментов. Есть, конечно, Ensemble Nikel, где электрогитара и электроника, для них академики сочиняют, есть другие, есть и в России, но это мало, очень мало. Мне у академических людей мне нравится рок (или около того) у Риса Чатама (Rhys Chatham) или Глена Бранки (Glenn Branca). Чатама я переслушиваю довольно часто.

Кстати, для меня гораздо актуальней такое деление музыки: громкая и обычная, а не рок/не рок. Громкая значит в моей терминологии «очень громкая». Когда, слушая музыку, не получится говорить и даже думать. Музыка вообще физиологична, а громкая особенно (к металлу тут присоединяется часть нойза, радикальное техно и многое другое). И поэтому я обычно не люблю отказываться от ритма.

Само собой интересное что-то появляется на стыках. Например, есть такой Чарли Лукер (Charlie Looker) который играл с тем же Бранкой, но его музыка совсем другая. В проекте Extra Life он замешал средневековые и ренессансовские распевы с жестким прог-роком (он играет там в том числе с Тьёндаем Брекстоном (Tyondai Braxton) из знаменитой Battles и сын «на минуточку» Энтони Брекстона) плюс немного академического авангарда. А проект Psalm Zero у него вообще совершенно другой. Но, понятно, они обречены на узкий круг слушателей.

Но вот что мне кажется симптоматично и, может, симпатично: сейчас полно групп, играющих очень тяжелую музыку – с жужжанием, с дикими криками/хрипами, но при этом сама музыка – то есть если те же ноты сыграть на струнных или рояле – будет звучать как изящнейшая, сложная музыка, или приджазованная, или ближе к академической. Но в хрипе и жужжании дисторшна 99 из 100 ничего этого не расслышат. Во всяком случае, на сознательном уровне, может они что-то почувствуют и скажут: «слышал тут странную музыку, музыка тупая, всё на одной ноте, а вроде что-то в ней есть». Вот об этом я иногда думаю как о возможном подходе к собственным стихам или прозе. Но такая, кстати, хитро спрятанная красота должна соседствовать и с яростной музыкой из подворотни, как должны соседствовать современные художники рисующие и не рисующие лошадь. Я имею в виду «вот ты великий абстракционист, а можешь ты нарисовать лошадь?»

Гонконгское радио и колумбийский документальный фильм – это, как говорил мой знакомый англичанин, will make a story, само по себе прекрасная история. Как(им) бы ты и твои мини-личности хотел(и) встретить смерть?

Не понял, это вопрос или угроза? У меня, кстати, рассказ есть – «Кара», – где некоторые личности берут интервью у писателя, а к концу оказывается, что они пришли его замочить.

В любом случае хороший выбор: финал интервью о финале жизни.

У меня половина записной книжки телефона – покойники (я не стираю телефоны и мейлы умерших друзей). 2 пропали без вести в горах, 2 разбились на горных лыжах (одна на глазах), 2 – в ДТП, 3 от передоза или наоборот, 3 шагнули из окна, 2 – сердце, 3 – рак, 1 сгорел на параплане в проводах ЛЭП. Была такая примерно песенка Коэна, которую я знаю лучше в кавере Coil. Выбор огромен, чего там. Гены у меня неплохие, образ жизни средненький. Посмотрим.

Проблема в том, что невозможно представить себя в экстремальной ситуации, не находясь в ней. Разумное пожелание это «если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой». Как бы я повел себя, если бы узнал, что скоро помру от какой-то страшной болезни – это вычислить нельзя. Может, пил и вопил, может, писал хронику помирания, может, испил яду, может, пустился бы во все тяжкие. С некоторых пор я всю свою деятельность соизмеряю с «стоит-ли-тратить-время на-ерунду-ведь-неизвестно-сколько-осталось». Но может на ерунду как раз и стоит тратить время?

Есть у меня подозрение, что смерть – неприятная и страшная штука. Мне снится иногда, что я умираю или умер. Просыпаюсь, и очень неприятно и страшно, даже радость, что это сон, мало утешает. У Вепря Петрова, например, другое мнение. Он желал бы себе вот что:

Я знаютаместь такое местос трех сторон оноокружено водой тамженщины плещутсяв тронутой ряской водеих мужчины курят на днищах перевернутых лодоктамсовсем нет ветраон невозможен тамвода кругомнеподвижнаи от города совсем недалекоЯ хочу чтобы вы закопали меня тамземля там мягкаяСтреляй братан Стреляй нуты видишь я тороплюсьтуда

Но человек полагает, а Бог располагает. Вышло у него вот что:

<…>Нас взяли уже на выездеиз городаони расстреляли меня в упорочередью из акаэмаЯ праздновал боль в кругу друзейя сочинил сонет к смертино в пылу агонии забыл всё.

Андрей Иванов:

Я – постоялец моих книг

Беседа с с А. Ивановым (Эстония) о его новой книге «Аргонавт», значении Джойса для русских эмигрантов, Зданевиче и одиночестве.

Андрей, ваша последняя книга «Аргонавт», кажется, ощутимо дискретнее предыдущих – разные нарративы, стихи и юридические документы, несколько хоров голосов, даже разные шрифтовые оформления, полная полифония. Это метафора для раздробленности ментальностей и мнений, сосуществующих (весьма плохо подчас) различных сознаний, разных, и взаимоисключающих, парадигм в одном сознании? Если раньше ваш герой был одинок, то, могу ошибаться, теперь это уже одиночество какого-то иного порядка, тотальной и раздирающей апостасийности.

«Аргонавт» сильно отличается от скандинавской трилогии, но он тесно связан с «Харбинскими мотыльками»: те же шрифты, документы, письма, дневник, голоса, то же одиночество… Разве что наполнение другое, ритм. Парадокс: детали те же, а произведение живет иначе. Если всмотритесь, то увидите в одной из глав сцену из «Харбинских мотыльков», только читать нужно особым образом, будто на свет смотрите купюру. Есть сквозные персонажи с «Ночью в Сен-Клу» и «Печатным шаром Расмуса Хансена». «Аргонавт» – порождение сложившейся системы не только письма, но и написанного. Так получилось еще потому, что задуман был роман давно, например, вторая глава частично была написана в 2012 году, сам замысел – столкнуть поэтику Набокова с Джойсом периода «Улисса» – я пытался осуществить в середине девяностых, кое-что сохранилось, название, некоторые черты персонажей, некоторые сцены, и то, что теперь модно называть «оптикой», разве что я отбросил напрочь сочинение Аполлония Родосского, ложная тень, не стоит оглядываться на «Аргонавтику»,